Жизнь Вивекананды
Шрифт:
Таким образом, он ни на один день не забывает первоначальной идеи своей миссии, идеи, когти которой терзали его, пока он странствовал через Индию, с севера на юг, с юга на север, между Гималаями и мысом Кумари: спасти свой народ, его тело и душу (прежде тело: прежде всего — хлеб!), мобилизовать на помощь ему весь мир, расширив свое дело так, чтоб оно стало делом всех народов, делом бедных, делом угнетенных всего мира. Дающему дается. Не будем говорить о руке, протягивающей милостыню с высоты жалости. Равенство! Получающий дает, и дает столько же, сколько получает, если не больше. Он получает жизнь, он дает жизнь, он дает Бога. Ибо эти несчастные, эта Индия в лохмотьях, эти умирающие, они обладают Богом. Под гнетом страдания и издевательств, под которым народы изнывают от века, течет, бродит и сгущается вино вечного Духа. Приимите, пейте! Они могут повторить слово Тайной Вечери: "Ибо это моя кровь…" Они — Христос всех народов.
Поэтому перед взором Вивекананды открывается задача двоякого рода: распространить в Индии деньги и блага, приобретенные западной культурой; распространить на западе духовные сокровища Индии. Равный обмен. Братская взаимопомощь.
Он оценил не только материальные блага Запада. Он оценил блага социальные, блага моральные. Мы точно слышим восклицание изумления, которое вырвалось у него при созерцании духа человечества, изумления, которое великая, уважающая себя нация считает себя обязанной проявить по отношению даже к тем, кого она обязана осудить. Он был полон восхищения перед кажущимся равенством при виде миллиардера и женщины из простого народа, сидящих
102
Позднее его глаза открылись. При втором путешествии в Америку он сорвал маску: он увидел социальные пороки, гордость расы, верований, цвета кожи. Это подавляло его. Он, который сказал в своей прекрасной речи 19 сентября 1893 года в Парламенте религий: "О, Колумбия, приветствую тебя, мать свободы. Тебе было дано никогда не обагрить рук в крови своего соседа…" — он испытывал раздраженное разочарование, обнаруживая пожирающий империализм доллара. Мисс Мак-Леод (которая мне об этом рассказала) он говорил:
— Значит, и Америка тоже… Значит, не она, а Китай или Россия выполнят эту миссию… (Он подразумевал осуществление двойной, объединенной миссии Запада и Востока.)
"Судьба Индии, — писал он, — была замкнута печатью в тот день, когда было изобретено слово "mleccha" (не-индус, стоящий вне), которое закрыло дверь общения с другими".
Он заявлял, что прежде всего необходимо создать "организацию, которая научила бы Индию взаимопомощи и взаимопониманию", по примеру демократии Запада [103] .
Он преклонялся также перед высоким интеллектуальным уровнем многих женщин в Америке и благородным употреблением ими своей свободы. Он противопоставлял их эмансипацию затворничеству женщин в Индии; и воспоминание о страданиях одной из сестер, которую он потерял, заставляло его работать над их освобождением, выполняя долг любви [104] .
103
Цитированное письмо (1894 или 1895 года).
104
С первого своего путешествия он распорядился послать часть денег, полученных им за лекции, учреждению для вдов-индусок в Баранагоре. В его уме очень быстро создался план привезти в Индию западных воспитательниц, которые посвятили бы себя формированию в умственном отношении нового поколения индусских женщин.
У него не было никакого расового самолюбия, которое мешало бы ему признать превосходство Запада по стольким пунктам [105] , и ему хотелось извлечь из него пользу для своего народа.
Но гордость его принимала что-либо лишь при условии вернуть это сторицей. Он сознавал, что несет западному миру, запутавшемуся в сетях демона деятельности и практического разума (он сказал бы: "физического" разума) освобождение через дух, ключ к божеству, которое присутствует в человеке и которым владеет последний бедняк в Индии. Вера в человека, которая так развита в молодой Америке, была для него первой ступенью, основой для надежды. Будучи далека от того, чтоб унижать эту веру, как это отчасти делает европейское христианство, его энергия видела в ней свою младшую сестру, благородную по рождению, но ослепленную новым солнцем и идущую большими, поспешными шагами по краю бездны. Он считал себя призванным вернуть ей зрение, повести ее выше, на широкие террасы жизни, откуда можно видеть в Боге.
105
"В отношении духовности американцы значительно ниже нас. Но их общество значительно выше нашего" (Письмо к ученикам в Мадрас).
* * *
Он предпринял поэтому в Америке ряд апостольских путешествий, чтобы посеять на обширных пространствах нетронутых душ семена ведантического учения и пролить дождь любви Рамакришны. Эти семена были отобраны им и, согласно голосу здравого инстинкта, приспособлены для американских слушателей. Последнего же, своего учителя, он долго не называл, по стыдливости горячего чувства: он избегал называть его имя, хотя и распространял его учение; и даже когда он решился прямо заговорить о нем с некоторыми очень близкими учениками [106] , он запретил предавать гласности свои проникновенные изъявления благодарности.
106
В июне 1895 года, в Парке Тысячи островов, на реке св. Лаврентия, он, впервые в Америке, открыл группе самых избранных слушателей существование Рамакришны. А 24 февраля 1896 года, в Нью-Йорке, он закончил цикл лекций своей прекрасной речью "Мой учитель". Он все же отказывался ее напечатать; и когда, после его возвращения в Индию, по этому поводу выражали удивление, он отвечал с пламенным смирением:
"Я не позволил этого, потому что я совершил несправедливость по отношению к моему учителю. Мой учитель никогда-никогда не осуждал. Я же, когда говорил о нем, осудил американцев за культ доллара. В этот день я получил урок — я понял, что еще недостоин говорить о нем" (Воспоминания одного из учеников, напечатанные в "Vedanta Kesari" в январе-феврале 1923 года).
Он быстро отделался от лекторских организаций "янки", которые предписывали ему проторенную дорогу, от этих managers, которые эксплуатировали его, позоря его честь своей цирковой рекламой, ради больших сборов [107] . В Детройте, где он пробыл в 1894 году шесть недель, он сбросил иго связывавшего его договора. Он не мог больше выдержать. Он умолял своих друзей избавить его от контракта. Это не обошлось без больших убытков [108] . В Детройте же он встретил ту, кому из всех его западных учеников предстояло стать вместе с Sister Nivedita (мисс Маргарита Нобль) наиболее близкой его духу: ту, кто впоследствии приняла имя Sister Christine (мисс Гринстайдль) [109] . Из Детройта он вернулся в Нью-Йорк в начале зимы 1894 года. Там им сразу завладела группа богатых друзей, интересовавшихся гораздо больше им, человеком, который был в моде, чем его делом. Он не потерпел этого. Он желал быть один и быть господином у себя. Он устал от этой скачки с препятствиями, где нельзя было создать ничего прочного; он решил собрать постоянных учеников и открыть бесплатные курсы. Богатые друзья, предлагавшие его "финансировать", ставили ему неприемлемые условия: они готовы были заставить его ограничиться исключительно обществом "порядочных" людей. Им овладевали приступы бешенства. Он восклицал:
107
У меня в руках был один проспект рекламы, где Вивекананда изображается перед праздной аудиторией как "Один из гигантов трибуны" (One of the Giants of the Platform). Портрет его помещен в рамке из четырех надписей, объявляющих на весь мир, что он: "An Orator by Divine Right; — A Model Representative of his Race; — A Perfect Master of the English Language; — The Sensation of the World's Fair Parliament".
"Announcement"
108
С тех пор он путешествовал один из города в город по приглашению того или иного общества, читая по двенадцати или даже четырнадцати лекций в неделю. В течение года он посетил все важнейшие города атлантического побережья до самого Миссисипи.
109
Sister Christine (скончавшаяся в марте 1930 года) любезно разрешила нам ознакомиться с "Неизданными воспоминаниями", которые ее индийские друзья в последнее время убедили ее написать. Мы почтительно благодарим ее за это.
"Шива! Шива!.. Случалось ли когда-нибудь, чтобы великое дело выросло благодаря богачам? Творят сердце и мозг, а не кошелек!.." [110]
Несколько преданных и не особенно удачливых учеников взяли на себя финансовую ответственность за предприятие. Наняли в "нежелательном" квартале несколько неказистых комнат. Никакой мебели. Все садились где попало, он сам — на полу. Вначале — десять-двенадцать человек. Затем пришлось открыть дверь на лестницу: устраивались на ступеньках и на площадке. Вскоре пришлось думать о более просторном помещении. Эта первая серия лекций проходила с февраля по июнь 1895 года [111] . Он разъяснял в них Упанишады. Он побуждал каждый день несколько избранных учеников практиковать двойной метод раджа-йоги и джнана-йоги: одна — скорее специально психофизиологическая, имеющая целью интенсивное сосредоточение путем овладения жизненной энергией, путем подчинения организма разуму, путем молчания, предписанного всем внутренним, волнующимся потоком, чтоб мог слышаться единый и полный голос Существа [112] ; другая — чисто интеллектуальная, родственная научному разуму, которая стремится к единению духа с мировым Законом, с абсолютной Действительностью: Наука — Религия.
110
Sister Christine, Неизданные воспоминания.
111
Параллельно он читал в Этической ассоциации в Бруклине другой ряд публичных лекций об индусской религии. Получаемый гонорар шел на уплату расходов по частным курсам.
112
Индия никогда не была монополистом этой внутренней дисциплины. Великие христианские мистики Запада знали и практиковали ее. Вивекананде это было известно, и он часто приводил их в качестве примера. Но одна только Индия сделала из этой практики точную науку, покоящуюся на целых веках экспериментирования и открытую для всех вне всяческой церкви.
До июня 1895 года он закончил редакцию своего знаменитого трактата о раджа-йоге, продиктованного мисс С. Е. Уолдо (позднее Sister Haridasi), которому предстояло привлечь внимание американских физиологов, поразить Вильяма Джемса и, позднее, вдохновить Толстого [113] . Во второй части моей книги я вернусь к этому мистическому методу, так же как и к другим главным йогам. Можно опасаться, что та, о которой идет речь, оказалась столь привлекательной для Америки лишь потому, что она ее принимала в самом практическом смысле, как сулившую материальное могущество. Этот гигантский народ с ребяческим умом чаще всего интересуется идеями лишь тогда, когда сам придает им материальный интерес. Метафизика и религия обращаются в его руках в ложные прикладные науки, цель которых — добыть тем, кто ими владеет, могущество, богатство и силу — царство мира сего. Ничего не могло быть оскорбительнее для такой личности, как Вивекананда. Для всех истинных индийских учителей духовного это духовное есть самоцель; их единственное стремление — осуществить его; они не прощают тем, кто подчиняет свои искания приобретению каких-либо материальных преимуществ. Вивекананда был особенно суров к тому, что он клеймил как непоправимую низость. Но, может быть, лучше было, как говорят, не искушать дьявола и для начала направить американский ум по другим путям. Можно предполагать, что он это заметил, так как его лекции в следующую зиму относились уже к другим йогам. В это время он был еще в периоде исканий. Юный учитель испытывал свое владычество над людьми другой расы, и он еще не остановился на способе, которым должен был осуществлять это владычество.
113
Ср. в позднейших изданиях моей "Жизни Толстого" дополнительную главу: "Ответ Азии Толстому": "Толстой читал Раджа-йогу Вивекананды, в нью-йоркском издании 1896 года, так же как и труд, посвященный Вивеканандой Рамакришне в посмертном издании 1905 года, Мадрас".
План действий ясно определился у Вивекананды во время непосредственно следующего за этим периода в июне-июле 1895 года, за несколько недель, проведенных летом среди избранного круга преданных людей в Парке Тысячи островов [114] . На холме, близ леса, над рекой св. Лаврентия, в имении, полностью предоставленном в распоряжение учителя для его ведантических занятий, собралось человек двенадцать избранных учеников. Он начал свои лекции 19 июня чтением Евангелия от Иоанна. И в течение семи недель он не только излагал священные книги Индии, но (основное обучение, в его глазах!) он прилагал усилия к тому, чтобы пробудить героические силы в душах, отдавшихся в его руки: "свобода", "мужество", "целомудрие", "грех считать себя слабым" — таковы были темы его бесед.
114
Об этом важном периоде Парка Тысячи островов Неизданные воспоминания Sister Christine дают сведения первостепенного значения.
"Личность — мой лозунг, — писал он одному из своих тогдашних учеников [115] , - я стремлюсь формировать личности".
Он говорил также:
"Если я в моей жизни помогу хоть одному человеку достигнуть свободы, мои труды не потрачены даром".
Следуя инстинктивному методу Рамакришны, он никогда не говорил через головы своих слушателей с этим бесхребетным целым — Публикой, как делает большинство ораторов и проповедников; он, казалось, обращался к каждому в отдельности. Ибо, как он и говорил, "один человек вмещает для него в себе всю вселенную" [116] . Ядро космоса — в каждой личности. Этот могучий основатель ордена остался, по существу, саньяси до конца [117] и хочет порождать тоже саньяси, людей свободных и принадлежащих Богу. Такова его цель в Америке, — он решительно осознал ее, — освобождать избранные души и делать из них, в свою очередь, сеятелей свободы.
115
Абхайянанде (осень 1895 года).
116
В начале его путешествий по Индии, в 1890 году, под бананом, на берегу ручья, он впал в экстаз, в котором ему в одном атоме открылась вся вселенная.
117
Им непрестанно вновь овладевало пламенное устремление к жизни на свободе:
"Я стремлюсь одеться в лохмотья, обрить голову и спать под деревьями, питаться выпрошенной пищей…" (январь 1895 года).