Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах
Шрифт:
I Всесоюзный съезд советских писателей утвердил Устав Литературного фонда СССР. Теперь каждый член союза СП должен был делать специальные взносы в этот фонд до 10 % из авторских гонораров, которые им были получены. Аналогичная практика была установлена в художественном фонде СССР, музыкальном фонде СССР, архитектурном фонде СССР.
Государственная монополия на результаты интеллектуальной деятельности нашла своё отражение и в уголовном законодательстве: в ст. 101 Уголовного кодекса РСФСР (1922) указывалось: «Самовольное издание, размножение с целью сбыта литературных, музыкальных и вообще художественных произведений, признанных достоянием республики, карается принудительными работами на срок до одного года с конфискацией имущества или без такового».
Рассматриваемая статья относилась
Самовольное пользование в целях недобросовестной конкуренции чужим товарным, фабричным или ремесленным знаком, рисунком, моделью, а равно и чужой фирмой или чужим наименованием, каралось принудительными работами на срок до одного года или штрафом в тройном размере против извлечённой от самовольного пользования выгоды (ст. 199).
В следующем варианте уголовного закона, принятом в 1926 году, за нарушение прав автора в советском праве была установлена соответствующая уголовная ответственность, предусмотренная ст. 177 УК РСФСР (при этом законодатель ст. 177 УК РСФСР сформулировал как бланкетную, сделав ссылку в диспозиции статьи на закон о патентах на изобретение) — за самовольное использование литературных, музыкальных, художественных и научных произведений с нарушением закона об авторском праве.
По этой статье определена санкция в виде исправительно-трудовых работ на срок до трёх месяцев или штрафа до 1000 рублей (аналогичную норму содержали УК союзных республик, в частности ст. 190 УК Украинской ССР), был расширен перечень объектов интеллектуальной собственности, подлежащих уголовно-правовой охране, и в связи с этим введены новые термины: «научное произведение», «патент» и «авторское право». Также была предусмотрена ответственность за самовольное пользование в целях недобросовестной конкуренции чужим товарным, фабричным или ремесленным знаком, рисунком, моделью, а равно и чужой фирмой или чужим наименованием в виде исправительно-трудовых работ на срок до шести месяцев или штраф до трёх тысяч рублей (ст. 178 УК РСФСР). Такая частичная смена родового объекта преступлений в отношении авторского права говорила об изменении позиции государства к степени общественной опасности преступлений данной категории. Однако обобщённая судебная практика, как и позиция ведущих советских правоведов, свидетельствовала о том факте, что уголовные статьи, предусматривавшие ответственность за нарушение исключительного права авторов, практически не применялись. Михаил Владимирович Гордон писал по этому поводу: «В советской стране сознательное нарушение авторского права может иметь место разве в виде редчайшего исключения. Если иногда и случится такое положение, то для борьбы с этим обычно бывает достаточно мер общественного воздействия и нет необходимости прибегать к мерам уголовной ответственности. Так, если вдруг случится, что какой-либо недобросовестный автор выдаст чужое стихотворение за своё и даже напечатает его в газетах, то для воздействия на нарушителя достаточно объявить общественности о таком поступке и взыскать неправомерно полученное вознаграждение». [1.58]
Получалось как в популярной советской песне композитора М. Минкова на слова А. Горохова: «Если кто-то кое-где у нас порой…».
По его же мнению, в авторском праве СССР вообще отсутствовали основания для деления всех случаев его нарушений на две основные группы, а именно: плагиат и контрафакцию. «Отдельные случаи нарушения авторского права следует делить в зависимости от характера на случаи нарушения имущественных прав автора и случаи нарушения личных его прав» [там же].
В этом смысле характерным является письмо тов. В., опубликованное в рубрике «Литературной газеты» «Юридический
Ответ. Автором писем — поскольку письма представляют собой произведение литературы — признаётся лицо, написавшее их. Наше законодательство не оговаривает никаких специальных прав адресата. Поэтому опубликование чужих писем в своём труде без разрешения автора писем нарушает наше авторское право. Нарушитель отвечает в уголовном порядке по 177 ст. У К., но лишь в случае, если в его действиях будет установлена злостность. Поскольку речь идёт только о намерениях писателя и весь вопрос касается прежде всего писательской этики, — обратитесь к воздействию соответствующей писательской организации».
В довольно редком издании — Журнале Витебского отделения РОСТА (№ 1, 1921 год) — была опубликована показательная в этом смысле статья С. Мерлина «Десять заповедей советского журналиста», в качестве шестой заповеди её автор предлагал: «Кради побольше! Кради переизданные статьи, фельетоны — всё, что лежит плохо. Отбрось предрассудок, что лучше плохая оригинальная статья, чем отличная вырезка или переделка». И да, товарищ Мерлин не шутил.
4 января 1923 года народный комиссариат юстиции РСФСР издал Временную инструкцию «Об основных нормах гражданского процесса», а 10 июля 1923 года ВЦИК утвердил новый Гражданский процессуальный кодекс РСФСР, который вступил в силу с 1 сентября 1923 года и основывался на принципах устности, гласности, публичности производства, равенства всех перед законом, свободной оценки доказательств, ведения дела на языке большинства населения соответствующей местности.
Согласно ГПК РСФСР, дело возбуждалось судом по инициативе заинтересованной стороны либо по заявлению прокуратуры. Прокурор был вправе не только инициировать процесс, но и включиться в него на любой стадии, если этого требовала «охрана интересов государства и трудящихся масс».
Кодексом предусматривались исковое производство и особые производства (об имуществе, оставшемся после умерших, о выдаче судебного приказа, о расторжении брака и др.).
По общему правилу, все гражданские дела рассматривались в народных судах в качестве первой инстанции.
Губернским судам в соответствии со ст. 23 ГПК были подсудны:
а) иски с ценой свыше 500 рублей;
б) иски, предъявленные к государственным органам и должностным лицам об убытках, причинённых их незаконными или неправильными действиями.
В Верховном суде рассматривались дела по искам к народным комиссариатам или к центральным учреждениям и к губернским исполнительным комитетам.
ГПК РСФСР (1922) не содержал чёткого перечня доказательств на процессе. Согласно ст. 130, суд мог выяснять обстоятельства дела при помощи следующих доказательств, к которым были отнесены:
1. Показания свидетелей.
Никто не мог отказаться от дачи показаний в качестве свидетеля, за исключением случаев, когда сообщение требуемых фактов было связано «с нарушением государственной или служебной тайны».
В случае заявления стороны о заинтересованности свидетеля в исходе дела или при наличии особых отношений между свидетелем и стороной суд мог не допустить допроса этого свидетеля (ст. 130).
2. Письменные доказательства.
Формально гл. 15 была ограничена только перечисленными доказательствами, но из смысла процессуального закона вытекало, что ими также могли быть:
— заключение эксперта (экспертиза назначалась для разъяснения возникавших при разборе дела вопросов, требовавших специальных познаний);
— объяснения сторон (тяжущихся) и третьих лиц;
— вещественные доказательства.
Решение суда должно было выноситься немедленно после окончания слушания дела, если они классифицировались как сложные — в течение 3 дней, при этом постановленное решение суда первой инстанции сразу же вступало в законную силу.
Кассационная жалоба на решение народного суда могла быть подана в течение двух недель, на решения губернских судов — в течение 1 месяца со дня объявления решения.