Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах
Шрифт:
Вновь воспользовавшись высокой трибуной, Владимир Маяковский попытался окончательно добить своего оппонента: «Я считаю, что Пильняк объективно сделал махрово-контрреволюционную вещь, но субъективно он при этом бьёт себя в грудь и опирается на свои революционные произведения, которые, может быть, были или, может быть, будут. Это значит, что его революционные произведения, бывшие и последующие, не являются определителями его линии. В самой организации Союза писателей выражена аполитичность, отсутствие стремления идти на помощь советскому строительству» (Маяковский В. В. ПСС 1939. Т. X. С. 318).
Многие понимали, что ситуация могла бы быть существенно хуже. Бездарный литератор Л. Авербах, учитывая известные всем его родственные связи, в случае любого конфликта с ним представлял чрезвычайно серьёзную опасность. Бойкий еврейский юноша из новой коммунистической элиты, не имевший образования, кроме четырёх классов саратовской гимназии,
Как известно, ему самому, как и Борису Пильняку, от чекистской пули уйти не удалось — все их возможные защитники к тому моменту либо умерли, либо были расстреляны, а вот в судьбу Михаила Шолохова, как всегда неожиданно, вмешался Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Виссарионович Сталин.
Когда корреспондент журнала «Крестьянка» Елена Микулина написала брошюру «Соревнование масс» и не сумела напечатать её в ГИЗ, она решила направить свою работу в секретариат тов. И. Сталина. В отличие от издателей, вождь высоко оценил работу, посвящённую проблемам социалистического соревнования и, после личной встречи с юной журналисткой, решил написать к её брошюре предисловие. Видимо, по этой причине главный редактор «Рабочей газеты» Ф. Я. Кон, получив для публикации критическую рецензию, решил на всякий случай отправить её на согласование в секретариат генсека. Иосиф Виссарионович в ответ на критику написал в редакцию газеты письмо, в котором, помимо всего прочего, упомянул и о своём отношении к активной дискуссии по поводу «Тихого Дона». Не согласившись с негативной оценкой брошюры «Соревнование масс», тов. Сталин задал читателям газеты риторический вопрос: «Разве ценность брошюры определяется отдельными частностями, а не её общим направлением? Знаменитый писатель нашего времени тов. Шолохов допустил в своём „Тихом Доне“ ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчет Сырцова, Подтелкова, Кривошлыкова и др., но разве из этого следует, что „Тихий Дон“ — никуда не годная вещь, заслуживающая изъятия из продажи?»
Личная встреча вождя с М. А. Шолоховым и А. М. Горьким окончательно расставила точки над i — с этого момента Михаил Александрович стал официально причислен к категории выдающихся советских писателей.
Свою высокую оценку творчества казацкого писателя И. В. Сталин подтвердил ещё раз в 1932 году в письме к Л. М. Кагановичу: «У Шолохова, по-моему, большое художественное дарование. Кроме того, он — писатель, глубоко добросовестный: пишет о вещах хорошо известных ему».
Вскоре вышла 3-я книга «Тихого Дона», затем была написана первая часть романа «Поднятая целина». Будучи широко известным и любимым своими читателями, Михаил Шолохов решился отправить Сталину несколько писем о чудовищных перегибах с продразвёрсткой на Дону, «когда вокруг него сотнями мрут от голода люди, а тысячи и десятки тысяч ползают опухшие и потерявшие облик человеческий», и вынужденно вмешался в деятельность местных партийных органов и ОГПУ по «расказачиванию» и изъятию в станицах «излишков хлеба».
ЦК ВКП(б) оперативно отреагировал на это отчаянное обращение, и казачьи поселения получили семенное зерно и необходимую помощь — вопрос курировал лично Генеральный секретарь.
После получения М. А. Шолоховым в 1965 году Нобелевской премии по литературе «за художественную силу и целостность эпоса о донском казачестве в переломное для России время» слухи о «литературном воровстве», как по команде, возобновились с новой силой. Кстати, главная литературная награда была получена советским писателем вполне заслуженно: во-первых, Михаил Александрович номинировался на премию не первый раз, а во-вторых, он, если можно так выразиться, «обошёл» 87 других всемирно известных кандидатов, среди которых были Сомерсет Моэм, Альберто Моравиа, Владимир Набоков, Луи Арагон, Жорж Сименон, Анна Ахматова, Пабло Неруда и некоторые другие признанные мастера слова. Однако его популярность в среде советской интеллигенции в значительной мере упала из-за его публичной позиции по отношению к уголовному процессу над писателями-диссидентами А. Д. Синявским, печатавшимся под псевдонимом Абрам Терц, и Ю. М. Даниэлем — Николаем Аржаком, — обвинёнными по ст. 70 УК РСФСР «антисоветская агитация и пропаганда».
В обвинительном заключении по их делу говорилось:
«Синявский, Андрей Донатович, (…)
Даниэль, Юлий Маркович, (…) написал и переслал за границу антисоветские произведения, порочащие советский государственный и общественный строй и используемые реакцией в борьбе против СССР, что он распространял свои произведения среди знакомых, т. е. в совершении преступлений, предусмотренных частью первой ст. 70 УК РСФСР».
Подсудимые, не признавшие своей вины, были приговорены Судебной коллегией по уголовным делам Верховного суда РСФСР под председательством Л. Н. Смирнова соответственно к 7 и 5 годам заключения в ИТЛ строгого режима. Однако опубликованный в центральных газетах приговор впервые вызвал среди советской культурной общественности просто бурю негодования в самых активных её проявлениях: от первой политической демонстрации на Пушкинской площади в Москве до «письма 62-х» — коллективного обращения советских писателей и поэтов в защиту осуждённых коллег, при этом была развёрнута и международная кампания во главе с Луи Арагоном.
Михаил Александрович Шолохов, напротив, открыто сожалел о мягкости постановленного Верховным судом приговора, в том числе когда выступал на XXIII съезде КПСС, который открылся буквально через месяц: «Мне стыдно не за тех, кто оболгал Родину и облил грязью всё самое светлое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается брать их под защиту, чем бы эта защита ни мотивировалась. Вдвойне стыдно за тех, кто предлагает свои услуги и обращается с просьбой отдать им на поруки осуждённых отщепенцев (…) И ещё я думаю об одном. Попадись эти молодчики с чёрной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а „руководствуясь революционным правосознанием“, ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! А тут, видите ли, ещё рассуждают о „суровости“ приговора».
Поэтому, когда осенью 1974 года в Париже была опубликована книга «Стремя „Тихого Дона“. Загадки романа», принадлежавшая некому тогда уже покойному советскому литературоведу, его имя было скрыто под псевдонимом D.*, под которым, как выяснилось позднее, выступала ленинградский литературовед Ирина Николаевна Медведева-Томашевская [217] , в столичных литературных кругах она была встречена «на ура».
Предисловие к этой, мягко говоря, неоднозначной работе написал А. И. Солженицын, полностью поддержавший вывод, к которому пришла её автор: «Тихий Дон» не является произведением Шолохова; собственно, это исследование, судя по всему, и делалось по заказу будущего нобелевского лауреата. Александр Исаевич, судя по всему, не простил коллеге уничижительной оценки: «Прочитал Солженицына „Пир победителей“ и „В круге первом“. Поражает — если так можно сказать — какое-то болезненное бесстыдство автора, указывающего со злостью и остервенением на все ошибки, все промахи, допущенные партией и Советской властью. (…) Что касается формы пьесы, то она беспомощна и неумна (…) У меня сложилось впечатление о Солженицыне (в частности, после письма его съезду писателей в мае этого года), что он душевнобольной человек, страдающий манией величия. Что он, Солженицын, отсидев некогда, не выдержал тяжёлого испытания и свихнулся. Я не психиатр, и не моё дело определять степень поражённости психики Солженицына. Но если это так, человеку нельзя доверять перо: злобный сумасшедший, потерявший контроль над разумом, помешавшийся на трагических событиях 31-го года и последующих лет, принесет огромную опасность всем читателям, и молодым особенно».
217
И. Н. Медведева-Томашевская покончила с собой в октябре 1973 года, в Гурзуфе, после перенесённого инфаркта.
Как уже отмечалось, обвинения в плагиате или литературных подделках довольно редко появлялись в советской прессе. Объектом таких разбирательств мог стать, например, случайно попавшийся «на горячем» секретарь пожилого литературного «генерала», воспользовавшийся своим положением и «позаимствовавший» у своего патрона произведения из неопубликованных ранее, но не более того. Поэтому понятно почему книга «D.*», едва появившись в столице, сразу же попала в списки литературы, запрещённой к распространению.