Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах

Солод Вадим

М. Чарный: «До боли обидно, когда вокруг героической и отчасти трагической фигуры Маяковского некоторые литераторы устраивают сейчас пляску пустяков, с размусоливанием сомнительных анекдотов, случайных мелочей».

А. Сурков: «…Мне казалось, что разговор должен был начаться с выяснения политического смысла таких явлений, как попытка выдвинуть кандидатуру Анны Ахматовой на соискание Сталинской премии по поэзии или утверждение ленинградского критика Гринберга о том, что эта явно „не с нами поющая“ поэтесса — единственная после Маяковского выразительница „чувства времени“.

Мне казалось, что заметят, как в суровые зимние месяцы

борьбы с белофиннами в ленинградских „толстых“ журналах пузырилась мутная лирическая водичка эпигонского версификаторства. Мне казалось, что обратят внимание на это явление, характерное, к сожалению, не только для литераторов Ленинграда.

А вот у нас разговор, переходя на современную поэзию, миновал эти острые вопросы и сосредоточился на Лебедеве-Кумаче, Алтаузене, Жарове. Этим дискуссия была скандализована. (…)

Вместо того, чтобы назвать своим именем всех „не с нами поющих“, всех дряблосердечных эпигонов, процветающих у нас, т. Фадеев свёл весь разговор к малоубедительному сличению похожих строк и образов в стихах Лебедева-Кумача — поэта, занимающего значительное место в культурной жизни страны (…)

Если бы т. Фадеев всерьёз захотел говорить об отклонениях от „маяковской“ традиции работы поэта в газете, он мог бы выбрать объектом для плодотворной критики не т. Лебедева-Кумача, а Семёна Кирсанова.

Кирсанов считает себя продолжателем дела Маяковского, носителем его традиций. Он яростно „не допускает“ к Маяковскому других поэтов, отрицая за ними даже право пропаганды творчества Маяковского. Он основывает своё право на „первородство“ тем, что в течение некоторого времени состоял вместе с Маяковским в Лефе и в Рефе. Достаточно ли этого для утверждения „монополии“?

Сила и цельность Маяковского — в абсолютном единстве формы и содержания, в слиянии лирической личности поэта с тематикой и проблематикой его стихов.

А на стихах Кирсанова легко и безошибочно можно проследить своеобразный „дуализм“, раздвоение личности. Издавна повелось, что Кирсанов или занимается формалистической игрой в стихи (от „Опытов“, через „Слово предоставляется Кирсанову“, „Дорога по радуге“, „Тетрадь 1932 г.“ до последней „Поэмы поэтов“), или пишет архи-„политические“ холодные лозунговые версификации „на темы дня“ для газет (…) это не от сердца, что это не преемственность традиции Маяковского. Нет. Строчки в лесенку и рифмы „не такие, как у других“ и близкие сердцу Шкловского „ритмико-синтаксические фигуры“ не помогают.

Подросли мы за последние годы. Многое поняли. Многому научились. Другими глазами читаем мы Маяковского в 1940 году. И безошибочно отличаем ремесленный суррогат от подлинного Маяковского».

С. Кирсанов: «Тов. Фадеев поставил вопрос о направлениях в советской поэзии. Выяснилось существование пока двух „направлений“ — одного в составе тт. Алтаузена, Жарова, Суркова и других и второго направления поэтов „некрасовской“ традиции.

Мне кажется, что главное сейчас — это избежать этакого распределения писателей по направлениям по развёрстке президиума ССП. Не направлять в „направления“!

Дайте писателям самим самоопределиться в области принципов литературного мастерства. Тем более что направление — это не группка, а взгляды на мастерство в сочетании с практикой. (…)

Призыв Маяковского — „Чем нам делить поэтическую власть — сгрудим нежность слов и слова-бичи, и давайте без завистей и без фамилий класть в коммунову стройку слова-кирпичи!“ — полностью забыт, и то, что здесь говорилось Алтаузеном и Сурковым, опять напоминает делёж „поэтической власти“. Каждое возражение, каждое указание на ошибку в стихах эти товарищи воспринимают не как кирпич в стройку, а как удар кирпичом. Ни Лебедев-Кумач, ни Алтаузен, ни Жаров не желают согласиться ни с одним словом критики, и всякое критическое слово становится причиной организации „направления грызни“ — травли всех критикующих их.

Мне брошен упрёк в том, что я написал на тему о нашей авиации шесть вещей. Но это упрёк в количестве, а не оценка по качеству. А я заявляю, что на наши советские темы буду писать много и ещё больше, а вот вы их разбирайте по существу.

Но дело и в том, что критерий качества, мерило оценок у Маяковского было другим, нежели у Суркова и его товарищей» («Литературная газета», 8 декабря 1940 года, № 60 (911).

А. Коваленков: «Тов. Фадеев сказал, что сейчас намечаются различные поэтические направления, и, в частности, упомянул, что есть направление, которое труппирует вокруг себя поэтов Лебедева-Кумача, Алтаузена, Суркова, Жарова и нескольких других. Далее Фадеев сказал, что это направление является мнимой величиной (я употребляю здесь свою терминологию и передаю лишь смысл того, что говорил Фадеев), потому что нет реальных предпосылок, которые объединили бы этих товарищей на настоящей творческой платформе. Сурков пишет, руководствуясь иными принципами, чем Алтаузен, а Жаров — иначе, чем Лебедев-Кумач, следовательно, в этом поэтическом направлении объединяющим началом является не творческая заинтересованность, а нечто иное, сказал Фадеев.

С этим высказыванием т. Фадеева я согласен. Но, развивая свою мысль, т. Фадеев сказал ещё и следующее: „Можно ли говорить о принадлежности Алтаузена к какому-нибудь поэтическому направлению, когда Алтаузену нужно учиться элементарной грамотности, когда он вообще плохо владеет русским языком, не говоря уже о поэтической форме?“ Это утверждение по меньшей мере спорно (…) Поэма Алтаузена, которая мне нравится, по своей манере и по стилистическим особенностям, гораздо ближе к П. Антокольскому, например, чем к Жарову. Стихи Суркова, напечатанные в одном из номеров „Нового мира“ за этот год, находятся на более короткой дистанции от „Ночного обыска“ Хлебникова, нежели от песен В. И. Лебедева-Кумача. Какие же общие творческие принципы могут защищать эти поэты, будучи столь разнородными?

Вопрос отпадает, ибо ответ на него может быть только отрицательный.

Дискуссия о книгах, посвящённых Маяковскому, затронула живые явления нашей советской поэзии. Первоосновой всего этого было выступление Фадеева на прошлом собрании. Я хочу вернуться к этому выступлению. Считаю необходимым возразить главным образом против второй части этого выступления. Тов. Фадеев начал с того, что он является представителем определённого направления в литературе. Нужно напомнить, что Фадеев за последнее время уже признал ряд своих литературных ошибок. Не мешало бы ему, выступая с декларацией о своей принадлежности к определённому направлению, исправить грубую ошибку и в этом вопросе. Ведь ещё совсем недавно в книжке, где собраны его статьи и речи, было сказано, что слово „направление“ надо выкинуть из нашего обихода, так как ни о каких направлениях в литературе речи быть не может.

Объектом своей критики т. Фадеев избрал несколько поэтов, которым он даже отказал в праве на направление. Под флагом эстетики т. Фадеев попытался свести литературные счёты, причём сделал это в совершенно безответственной, недостойной форме.

В чём же дело, товарищи? Живёт на нашей советской земле поэт В. И. Лебедев-Кумач. Своей работой, своим трудом, своим талантом добился т. Лебедев-Кумач любви и признания советского народа, стал одним из популярнейших поэтов нашей страны. Я понимаю и даже приветствую самую резкую критику отдельных недостатков поэзии т. Лебедева-Кумача, но критику перспективную, помогающую поэту с таким широким резонансом работы подняться на более высокую ступень поэтического мастерства. К сожалению, о критике т. Фадеева этого сказать нельзя. Она была наполнена желанием дисквалифицировать т. Лебедева-Кумача в глазах читателя. Для этого т. Фадеев привёл несколько строк и образов, которые в какой-то степени совпадают со строчками и образами других поэтов.