Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах
Шрифт:
Однако сертификат не был единственным документом, подтверждающим личность и права беженца. Французская Республика стала первой европейской страной, разработавшей собственную систему удостоверяющих документов. Ещё в 1917 году Министерство внутренних дел Франции утвердило форму удостоверения личности иностранца (Carte de Sejour), которое за период с 1917 по 1920 год смогли получить почти 1,5 миллиона эмигрантов. Формально введение этого нового документа было предназначено для контроля за иностранной рабочей силой, обеспечения правового статуса иммигрантов как иностранных граждан и обеспечение собираемости специального налога за получение документа.
В Германии ситуация осложнялась тем, что министерство внутренних дел в распоряжении от 20 июля 1922 года в качестве обязательного условия для проживания
Действие паспортов Лиги Наций на территории Германии было введено другим циркуляром МВД от 27 сентября 1923 года. Основные положения этого документа в целом соответствовали представлениям русских юристов о том, кто имеет право на получение нансеновского паспорта.
В виде общего правила таким правом наделялись те русские беженцы, которые происходили из РСФСР, Украины, Белоруссии или Закавказья и которые или бежали оттуда вследствие политического или экономического положения, или по тем же основаниям не могли туда вернуться. Но в то же время лица, происходившие из Финляндии, Эстонии, Латвии, Польши, Западной Украины, Бессарабии и Турецкой Армении, не получали таких прав. Вводились ограничительные требования и для тех, кто таким правом всё-таки был наделён: состояние в русском подданстве до 1 августа 1914 года, потеря прав русского подданства на основании советских декретов, отсутствие подданства или паспортов других государств, прибытие в Германию до момента признания ею Советской России, то есть до 6 мая 1921 года. Последнее требование существенно ограничивало круг беженцев, имевших право на получение паспорта Лиги Наций, поскольку мало кому удалось прибыть в Германию, не прожив какое-то время в Турции или Балканских странах. Немногие смогли обойтись и без паспортов других государств. Очень часто, особенно в Крыму и Константинополе, чтобы получить возможность скорейшего и беспрепятственного выезда в Европу, русские беженцы, имевшие деньги, покупали иностранные, в большинстве случаев поддельные паспорта.
Конечно, при таком юридическом сумбуре впору было бы говорить о правовой незащищённости русских литераторов в эмиграции. С падением Временного правительства нормы авторского законодательства Российской империи утратили юридическую силу, а за границей они если и принимались во внимание, то только в качестве правового ориентира, не более того. В то же время в странах, давших приют писателям-эмигрантам, положения национальных авторских законодательств на эту категорию литераторов-иностранцев вообще не распространялись в силу отсутствия каких-либо законных оснований либо международных обязательств.
Исключение в данном случае составляли так называемые «оптанты», т. е. эмигранты, принимавшие гражданство страны пребывания. Поэтому если иностранные государства и предоставляли русским писателям правовую защиту на своих территориях, то, как указывает один из исследователей этого вопроса, делали это скорее из юридической любезности, а не на основе существовавшего законодательства. Единственное в ту пору многостороннее международное соглашение в области авторского права — Бернская конвенция об охране литературных и художественных произведений — также не могла предоставить авторам-эмигрантам юридическую защиту, так как ни Российская империя, ни тем более СССР не принимали в нём участия.
Тем не менее большинство покинувших родину литераторов почему-то были уверены в неизменности своих авторских прав. Поэтому с большой долей вероятности можно утверждать, что русская творческая интеллигенция в изгнании, по всей видимости, в силу гипертрофированного самомнения о своём исключительном общественном предназначении оперировала преимущественно устаревшими представлениями о масштабах и пределах своих авторских правомочий. Из-за инертности собственного юридического мышления они довольно плохо ориентировались в той совершенно новой и, в общем-то, не вполне благоприятной юридической реальности, тем
Для примера, французское авторское законодательство рассматриваемого периода шло по пути развития норм, касавшихся объектов интеллектуальной собственности, путём их обновления, при этом сохранялось следование традициям, сложившимся в предыдущих актах. В частности, Законом от 14 июля 1866 года был увеличен объём правомочий наследников автора и установлен узуфрукт [227] в пользу пережившего супруга, при этом срок действия исключительных прав в пользу наследников умершего автора был увеличен до 50 лет со дня его смерти.
227
Узуфрукт — вещное право пользования чужим имуществом с правом присвоения доходов от него, но с условием сохранения его целостности, ценности и хозяйственного назначения. Пользователь в таком случае именуется узуфруктуарием, а право пользования — правом узуфруктуария (www.dic.academic.ru).
В начале XX века французское (впрочем, как и российское) авторское право переживало период своего бурного развития: Закон от 11 марта 1902 года наделил понятие «творческое произведение» новым смыслом, отбросив привязки к достоинству и назначению результата творчества в связи с предоставлением ему правовой охраны. В Законе 1910 года были закреплены новые права авторов произведений искусства, среди которых — право на воспроизведение. Помимо этого, были разграничены права автора на его отчуждённое произведение и права приобретателя материального носителя, в котором произведение воплощено. Позднее был расширен круг авторских правомочий: Закон от 20 мая 1920 года предоставил охрану авторскому праву следования. Его субъектом мог быть не только сам автор, но и его правопреемник. Закон обеспечил право получения процента от суммы каждой последующей перепродажи произведения. Наследникам гарантировалось получение отчислений в течение 50 лет после смерти автора результата творчества. Важнейшим этапом в развитии общих положений авторского права Франции стало принятие в 1925 году закона, предоставлявшего правовую охрану произведению в силу факта его создания и вне зависимости от совершения каких-либо формальностей.
В Германии в начале прошлого века также развивались «авторские» законы, которые, кстати сказать, продолжают действовать и сегодня, например Закон об издательском праве 19 июня 1901 года и Закон от 9 января 1907 года об авторском праве на произведения изобразительного искусства и фотографии.
Однако условная европейская правовая модель, как уже говорилось, давала сбой в том случае, когда договорные отношения устанавливались между автором произведения и его издателем, не имевшим иного гражданства, кроме российского, особенно при том условии, что сами эти авторские права уже были национализированы Советской властью. Впрочем, как и во все сложные периоды отечественной истории, русские эмигранты нашли выход из создавшегося положения в формировании оригинальной юридической конструкции, которую смело можно было бы отнести к категории правовых обычаев.
Так, Зиновий Гржебин, издавая собрание сочинений Николая Лескова в Берлине, выплатил значительную сумму формальному владельцу авторских прав, к тому времени принадлежавших РСФСР, издателю И. Д. Сытину, хотя мог бы этого и не делать вовсе. Обратись И. Д. Сытин с исковыми требованиями в немецкий суд — он бы точно проиграл.
Несколько иной была ситуация в югославской юриспруденции. В 1930 году в королевстве был принят новый закон об авторском праве, который был опубликован и активно обсуждался в эмигрантской прессе.