Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах
Шрифт:
Известные писатели М. А. Алданов, И. А. Бунин, З. Н. Гиппиус, Б. К. Зайцев, А. И. Куприн, Д. С. Мережковский, П. П. Муратов, М. А. Осоргин, А. М. Ремизов, Н. А. Тэффи, В. Ф. Ходасевич, И. С. Шмелёв, А. А. Яблоновский решились на демарш, выступив с открытым письмом против негативной ситуации, которая, по их мнению, сложилась в области издания произведений эмигрантов после его введения.
Вряд ли такой протест мог остаться незамеченным для югославской юстиции, но я не думаю, что русские литераторы, даже очень знаменитые, имели на него моральное право. В основу нового закона в применении к иностранным авторам был положен так называемый «принцип взаимности», являвшийся основополагающим для международного права: именно на нём обычно строятся межгосударственные отношения. Он, как известно, предполагает, что данное государство обеспечивает иностранным гражданам на своей территории тот же объём правовой охраны, какой
Неудивительно, что отсутствие формального авторского закона в такой специфической среде творческих людей с не самой лёгкой судьбой было оперативно замещено наличием неформальных коммуникаций, которые эта среда сама для себя каким-то непостижимым образом установила. Так, по мнению одного из самых популярных фельетонистов эмигрантской прессы А. А. Яблоновского (Снадзского), едва ли не самой характерной чертой издательского «быта» послереволюционного периода было снисходительное отношение как к самим людям творческого труда, так и к их материальным запросам. В статье
«Дела литературные», которая была напечатана в газете В. Л. Бурцева «Общее дело», он писал: «…во всей России (как прежней, так и нынешней) я не знаю ни одного вида труда, который до такой степени был бы не защищён, как труд писательский. Дело не только в том, что писатель был едва терпим на русском книжном рынке. (…) Но самое понятие о литературном труде и авторском праве у нас всегда отливало всеми цветами воровской радуги!»
Насколько справедливо такое утверждение — разговор особый, но, по общему мнению, российский Закон об авторском праве 1911 года когда-то был основан на самых передовых для начала прошлого века принципах охраны литературных и художественных произведений, равнялся на лучшие европейские образцы юридической мысли и по многим своим принципиальным позициям несомненно был и совершеннее, и гармоничнее «зарубежных аналогов». Кстати, довольно скоро русские учёные-правоведы сумели воссоздать полноценную систему юридического образования по типу существовавшей в Российской империи. В Праге в мае 1922 года правлением Союза Русских академических обществ был открыт Русский юридический факультет, получивший статус частного учебного заведения, обучение в котором было платным (60 крон за полугодие). При этом часть финансовых средств на содержание факультета предоставлялась из государственного бюджета. Обучение студентов осуществлялось по программам российских университетов: в частности, студентам преподавались различные отрасли русского права в том состоянии, в котором оно находилось до революции 1917 года, а также право Советской России (!), римское право, история русского права, государственное право, международное право, история России, история экономических учений, логика, психология, экономическая география, иностранные языки, в том числе чешский язык. Первым деканом факультета долгое время являлся кадет П. И. Новгородцев — бывший профессор Московского университета.
Практически через год на базе Высших экономикоюридических курсов в Харбине открылся Русский юридический факультет, деканом которого стал профессор Н. В. Устрялов. Финансирование этого частного учебного заведения также осуществлялось из различных источников: в первые два года — за счёт самих студентов, плативших за своё обучение, а с осени 1924 года материальную помощь факультету оказывала советская администрация КВЖД.
Как и Русский юридический факультет в Праге, Харбинский в своей деятельности руководствовался Университетским уставом Российской империи 1884 года, поэтому программа обучения предусматривала изучение студентами русского гражданского права и судопроизводства, русского уголовного, торгового, римского, государственного, административного, церковного права. В дополнение к перечисленным в уставе дисциплинам студенты-правоведы должны были с 1923 года изучать различные отрасли китайского права, а с 1924 года было введено преподавание советского права. (Томсинов В. А. Правовая мысль русской послереволюционной
Эти юридические факультеты были самыми крупными из научных и учебных учреждений, созданных в эмиграции, представляя собой уникальное явление — воспроизведённую за пределами России модель дореволюционного российского университета.
В качестве примера того, что русские учёные-юристы в изгнании были не только в курсе новелл законодательства СССР, но и довольно объективно оценивали состояние советского судопроизводства, правоприменительной практики, как и качество постановленных судебных решений и приговоров, можно привести составленный профессорами Русского юридического факультета в Праге Н. Н. Алексеевым, С. В. Завадским, А. В. Макленцовым и Н. С. Тимашевским сборник статей «Право Советской России», более чем объективный по своему содержанию.
Таким образом, процесс взаимодействия литераторов-эмигрантов и их издателей строился на базе русского гражданского права, то есть юридической конструкции, привычной и понятной для его участников. Во всяком случае, специалистов в этой отрасли, как мы видим, было вполне достаточно.
Не располагая собственным законом об авторском праве, русские издательства тем не менее продолжали печатать книги и периодические издания на родном языке, оформляя для этого коммерческие договоры с авторами произведений и выплачивая им положенные гонорары.
И здесь всё было просто — писатель приносил в издательство, расположенное в Берлине, свою рукопись и получал за её публикацию деньги. Но вот как ему можно было получить свои деньги в том случае, если его произведение было самовольно перепечатано эмигрантской газетой/журналом в соседней Франции? Ответ был очевиден — никак!
А. В. Бакунцев — один из немногих специалистов, которые исследуют историю данного вопроса — отмечает: «Само по себе русское зарубежье было в сущности культурно-политическим „анклавом“, жившим по собственным, неписаным, законам, которые в совокупности составляли своего рода кодекс чести, распространявшийся на все без исключения сферы жизни и деятельности, в том числе на область литературно-художественного и научного творчества. С учётом этого обстоятельства любые посягательства на материальные интересы авторов-эмигрантов (в том числе „литературное воровство“) следует расценивать не как правовую, а как этическую проблему» (Бакунцев А. В. «Литературное воровство» в эмигрантской прессе 1920-х гг. // Газета «Последние известия» (Ревель/Таллин).
Но если с точки зрения морали и этики русского интеллигента конфликт между правообладателем и нарушителем его исключительного права ещё мог быть разрешён без участия суда и альтернативных органов принуждения, то в том случае, если ответчиком являлось французское или, скажем, немецкое издательство, перспективы добиться справедливости становились весьма туманными.
Далеко не однозначной с точки зрения права оставалась и ситуация с переизданием значительной части тех произведений, права на которые принадлежали РСФСР. Несмотря на этот прискорбный факт, некоторые крупные издательства, находившиеся за рубежом, чувствовали себя в этом вопросе достаточно комфортно, то есть о Декрете СНК безусловно знали, но во внимание не принимали. Например, издательство «Слово», созданное при участии немецкой фирмы Ульштейн видным деятелем кадетской партии, редактором популярной газеты «Руль» Иосифом Гессеном, уделяло особое внимание мемуарам и исторической литературе. Здесь были опубликованы «Воспоминания Н. Н. Врангеля», «Дневник императора Николая II», «Письма императрицы Александры Фёдоровны к императору Николаю II», «Воспоминания: царствование Николая II» С. Ю. Витте, третий и четвёртый тома «Очерков русской смуты» А. И. Деникина, «Очерки русской культуры» П. Н. Милюкова, «Россия в мировой войне 1914–1915 гг.» Ю. Н. Данилова и др.
«Слово» выпустило 22 сборника знаменитого «Архива русской революции», в которых были опубликованы воспоминания З. Ю. Арбатова, А. А. Блока, А. П. Будберга, А. А. Гольденвейзера, Р. Б. Гуля, В. Гурко, А. С. Изгоева, В. И. Кельсиева, П. Н. Краснова, А. С. Лукомского, Д. А. Лухотина, В. Д. Набокова, М. В. Родзянко, князя Е. Н. Трубецкого и др., труды А. Эйнштейна «Теория относительности: общедоступное изложение», «О физической природе пространства» из серии «Научные книги», переведённые на русский язык.
При этом сотрудничество с немецкими коллегами нельзя было назвать безоблачным. Камнем преткновения как раз и стали авторские отчисления, которых, по мнению русской стороны, вполне можно было избежать. Скорее всего, тесное сотрудничество с таким заметным партнёром являлось обязывающим для «Слова» прежде всего в соблюдении прав авторов и выплат им гонораров, так как с момента своего образования издательство сформировало неприкосновенный резерв в размере 10 % от общего фонда авторского вознаграждения.