Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах
Шрифт:
После признания СССР официальным Парижем и восстановления дипотношений в полном объёме ситуация для Иностранного отдела становится просто комфортной.
При непосредственном участии ОГПУ с большой помпой обставлено прибытие в Париж полномочного представителя СССР Леонида Борисовича Красина. На перроне Северного вокзала и у здания полпредства на улице Гринель его ожидала толпа корреспондентов вместе с официальными представителями Французской республики, эмигрантских кругов, деятелями культуры.
В числе встречающих и сам Владимир Маяковский — его тоже попросил поучаствовать в церемонии организатор торжественного мероприятия некий товарищ Волин. Поднявшись по лестнице, ведущей к входу в полпредство, советский дипломат Л. Красин обратился к собравшимся: «Милостивые государыни и милостивые государи! С моим приездом во Францию здесь водворяется
Кроме того, не будем забывать и о том, что Маяковский поддерживал отношения со многими известными деятелями западной культуры: с Диего Риверой, Теодором Драйзером, Луи Арагоном, Пабло Пикассо, Жаном Кокто, которые не скрывали своих симпатий к СССР; он много общается с Сергеем Рахманиновым и Игорем Стравинским, Константином Коровиным — с ним они знакомы ещё по 1917 году, когда вместе участвовали в качестве представителей художников в Петроградском союзе деятелей искусств, — с Юрием Анненковым, Марком Шагалом и др.
В марте 1930 [106] года Яков Агранов неожиданно попросил Маяковского о том, чтобы Лев Эльберт погостил несколько дней в его квартире на Гендриковом переулке, тем более что Брики, по случайному совпадению, в это же время уехали за границу.
Своим друзьям Сноб (это прозвище Эльберту придумал сам Маяковский) был известен своими периодическими исчезновениями из Москвы, иногда на 2–3 года, по возвращении из командировок он всегда навещал поэта, так что в этой товарищеской просьбе ничего необычного не было.
106
Лев Эльберт в 1921–1922 годах — особоуполномоченный ИНО, работал под дипломатическим прикрытием в Риге и Стамбуле, где был арестован французскими оккупационными властями, затем, непродолжительный период, сотрудник Главлита и Сельскохозяйственной выставки. В 1923–1924 годах на подпольной работе в «некоторых странах Средиземноморского побережья». О чём сам написал в автобиографии. Резидент ИНО под дипломатическим прикрытием в Греции (февраль — май 1926), в Швеции под именем корреспондента ТАСС Юрашевского, в Норвегии, Палестине (под оперативным псевдонимом Геллер), Польше («Орлов»), во Франции. В января 1930 года назначен начальником 1-го отделения ИНО ОГПУ.
В этой связи не могу не привести цитату из показаний журналиста Михаила Кольцова, арестованного в декабре 1938 года, где тот даёт собственную характеристику выдающемуся советскому разведчику: «Эльберт Лев Гилярович, литературный работник, член ВКП(б). До 1930 года работал за границей. Затем в Москве, в „Правде“, в ТАСС, в „Огоньке“ (в прошлом — работник ЧК). Человек ленивый и бездеятельный, и из-за своего лодырничества постоянно увольняемый из разных учреждений. Любитель всякого рода слухов, сплетен, которые иногда сам создаёт и распускает. Отличается крайней лживостью, из-за чего имел столкновения на работе. Был дружен с Маяковским и сохранил связи с семьёй Бриков. Был также дружен с Фанни Волович» (Материалы уголовного дела № 21620).
В тюремной камере, особенно если тебя допрашивают в течение 14 месяцев, и не такого наговоришь, но по всей видимости, знаменитый советский журналист-международник, в отличие от Владимира Маяковского, был не особо в курсе основной деятельности Сноба.
Первое знакомство Эльберта с Маяковским состоялось, когда будущий разведчик ещё в качестве сотрудника Главполитпути заказывал агитационные плакаты для Дорпрофсоюза. Для чего профессиональный и очень талантливый «нелегал» с огромным опытом вербовки живёт в доме у поэта и проводит с ним время в многочасовых беседах, неизвестно до сих пор. Владимир Владимирович, который тщательно фиксировал для себя важные разговоры, для чего делал заметки в многочисленных записных книжках, в этот раз содержание дружеского общения обошёл стороной.
Хотя сам Сноб всё-таки оставил несколько строк об этих днях в собственных воспоминаниях: «Маяковский круто водит горячим и зорким глазом. Глаз занимает видное место в крохотной, светлой и неустойчивой комнатке. Место над переносьем безостановочно работает. Маяковский стеснён обстановкой геометрически. Огромный радиус его жестов задевает разные предметы:
— Учиться у классиков? Тратить валюту на Пушкина? Вы ж Сноб, идеалист сороковых годов.
Агранов иногда по-товарищески подсказывал Маяковскому правильные, с его точки зрения, поступки в различных жизненных ситуациях. Например, посоветовал написать и опубликовать открытое письмо об окончательном разрыве с Левым фронтом искусств после необдуманного принятия его членами антипартийной декларации. Поэт этими дружескими пожеланиями опрометчиво пренебрёг, правда, из ЛЕФ вышел и в РАПП вступил.
Знал ли Владимир Владимирович о роли «Агранчика» в деле Николая Гумилёва? Этот странный вопрос почему-то терзает многих исследователей. Думаю, что имел о ней представление, но в самых общих чертах. Только хочу ещё раз напомнить, что для ВЧК-ОГПУ офицер русской военной разведки Николай Гумилёв, который не скрывал своего отношения к большевикам и собственного участия в подпольной военной офицерской организации, был прежде всего классовым врагом — идейным и потому особо опасным, а не только популярным поэтом Серебряного века.
«Стальная женщина» — бывший комиссар разведотряда штаба 5-й армии, а позднее талантливый публицист Лариса Рейснер — уже после гибели Гумилёва сказала: «Если бы перед смертью его видела, — всё ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца. Вот и всё».
Стоит ли удивляться тому, что написанная Маяковским в этом же году поэма «Хорошо» прозвучала как панегирик ВЧК:
А потом топырили глаза-тарелины в длинную фамилий и званий тропу. Ветер сдирает списки расстрелянных [107] , рвёт, закручивает и пускает в трубу. Лапа класса лежит на хищнике — Лубянская лапа Че-ка. — Замрите, враги! Отойдите, лишненькие! Обыватели! Смирно! У очага!107
В архиве сохранился экземпляр газеты «Думы пахаря» № 17 от 4 сентября 1928 года со списком расстрелянных жителей г. Сергач Нижегородской губернии: «Вчера в Сергаче по постановлению Военно-Революционного Штаба расстреляны 5 человек в отмщение за покушение на наших вождей:
1. Фертман А. Л. — спекулянт. 2. Приклонская — помещица. 3. Никольский — протоирей. 4. Рыбаков И. Г. — офицер. 5. Рудневский Н. — офицер. Да здравствует Красный террор! Смерть буржуазии!»
И ещё одна цитата:
Юноше, обдумывающему житьё, решающему, сделать бы жизнь с кого, скажу не задумываясь: «Делай её с товарища Дзержинского».Конечно, это не какие-то бездарные вiрши некой Ю. А. Липиной:
На груди чекиста — с правой стороны видим знак заслуги. В нём отражены доблесть и геройство, мужество и честь, в нём его работа, бдительность и месть т ем, кто в волчьей злобе подлости творил, кто взрывал заводы, предавал, вредил. Зоркий глаз чекиста всюду проникал, маску диверсанта он распознавал…