Жизнь замечательных людей по дзэну
Шрифт:
Не заплатил в ресторане – поделом им, беспорточным наглецам, что не удержали для него мадемуазель Мими.
НЕПОТРЕБСТВО
Граф Москвин Евгений Петрович обожал карасей жареных в сметане, с корочкой и луком Петропавловско-Камчатским.
Графиня Москвина, жена Евгения Петровича часто укоряла мужа за поедание карасей – так строгий учитель француз стегает ученика по оголенным ягодицам прутьями лозы:
«Дурно, дурно-с, милостивый государь
Караси с луком и в сметане – пища батраков, кузнецов и городовых! Непотребство - ваши караси с плавниками и хвостами, как у бешеных лисиц!
Мы, высшее сословие, не опускаемся до скотской пищи, а вкушаем дорогое, изысканное и редкое, как золотые слитки кушаем!»
Граф Москвин Евгений Петрович заказывал карасей тушенных в сметане и с Петропавловско-Камчатским луком в величайшей тайне, а затем в той же тайне кушал их и хрустел умными глазами карасей.
Однажды, когда он устроил пир, нежданно-негаданно приехала из Парижа, отдыхавшая там с полюбовником, жена.
Граф Евгений Петрович за неимением лучшего, скинул карасей в панталоны и сидел с жареными карасями за столом, а караси в панталонах приятно грели чресла.
Графиня Москвина тщательно посмотрела в глаза мужа, укорила его за сдержанность, что не встретил, не подбежал и ручки не целовал.
В оскорбленных чувствах она ходила вокруг стола, журила мужа, называла его бессердечным, но граф Евгений Петрович не поднимался, иначе конфуз – караси в панталонах.
Графиня Москвина не выдержала, подумала, что граф на неё зол из-за полюбовника, поэтому упала перед мужем на колени, зарыдала и била головой в пол, словно руду железную добывала кайлом:
— Грешна! Грешна перед вами, милостивый Государь!
Бес попутал, а хотя поручик Мордвин — чистоплотен и опрятен, и устрицы потребляет с шампанским, но не жареных карасей, как вы любили ранее.
Ну, так пойду я вымою тело со всей рачительностью, как балерина!
— Блуд! Стыд! Непотребство! – граф Москвин вывалил карасей из панталон, когда жена ушла в ванную комнату и там танцевала под музыку Бетховена, словно скидывала с себя грехи. – После пакостей жены, её непотребства с полюбовниками открыто стану вкушать карасей себе на потребу! Дзэн!
ПОСЛУШАНИЕ
Граф Никифор Самуилович Ольшанский по примеру Толстовских старцев и отшельников в Масленичные дни облачился в холщовое рубище, накинул на шею пудовую цепь и чугунные гири, босой пошел по Руси матушке.
На выходе из усадьбы графа удерживали жена, любовницы, дети, но он властным жестом отослал всех в чайную гостиную – так король отправляет на казнь сына:
— Не упрашивайте меня, ибо я уже не граф Никифор Самуилович Ольшанский, а – отшельник, словно оторванный лист ясеня.
Послушание – мой корабль, а дзэн – паруса на
Граф Никифор Самуилович прошел по Руси от усадьбы не больше километра, но вспотел, словно Луну тащил с неба.
Он присел под дубом, жевал корочку хлеба (специально сушил для умерщвления плоти) и гордился собой в послушании.
Пошел дождь, пробежали миом злые собаки, ухнул филин к ночи.
«Ежели я послушник и отшельник, то в первую голову слушаю себя и послушаюсь себе, — Никифор Самуилович по темноте перекрестил лоб, шарахнулся от красных глаз из кустов. – Я же говорю себе истинно: иди и отшельничай в усадьбе своей, и не прибавь ничего от себя, но и не отбавь!
Не голос ли Разума мне шепчет, как сухой ковыль?»
По ночи граф Никифор Самуилович Ольшанский уже сидел в своем имении, в серебряной лохани; дворовые девки охали и натирали дебелое тело послушника ароматными китайскими снадобьями, повышающими воображение и интерес.
Из лохани граф поучал – ибо имел уже право на поучения, потому что – отшельник и послушник:
— Иже всегда слушайте голос своего Разума! Дзэн!
Станьте послушниками своего тела! – и добавил с довольством праздничного артиста: — Манька! жару поддай! Жару!
НЕТЕРПЕНИЕ
Помещик Иван Петрович Рудин вздумал обучиться игре на популярном народном инструменте румын и западных хохлов – скрипке.
Для благородной цели Иван Петрович выписал из Румынии скрипача румына и заодно: медведя на цепи с кольцом в носу.
Целый день румын учил помещика игре на скрипке, а к вечеру Иван Петрович раззадорился и журил румына:
— Что же, башка твоя, Карпатская, не научил меня еще музыке?
Прикажу – выпорют тебя на конюшне вожжами, так голос станет тонкий, как у скрипки!
— Помилуйте, царь-батюшка, – румын пал на колени, стучал лбом в еловые доски пола, подобострастничал, лебезил: — Учение игре на скрипке требует годы труда и таланта!
Видано ли, чтобы в один день человек скрипку выучил?
Нетерпение, барин, нетерпение в вас клокочет, как в жерле грязевого вулкана в станице Голубицкой.
— Нетерпение? Дзэн! — Иван Петрович схватил скрипку румына и скрипкой по хребту его, по макушке, по тощим ягодицам. – Бить тебя буду, пока с нетерпением меня не обучишь музицированию.
Худо тебе, правда, ль?
— Худо, барин! Худо! – учитель музыки ждал помощи от медведя ручного, но медведь принял сторону помещика, слишком медведю нравилось на Руси.
К следующему вечеру румын научил Ивана Петровича сносно играть чижика-пыжика, и годы труда не понадобились, словно провалились в колодец.