Жизнь замечательных людей по дзэну

Эсаул Георгий

Не заплатил в ресторане – поделом им, беспорточным наглецам, что не удержали для него мадемуазель Мими.

НЕПОТРЕБСТВО

Граф Москвин Евгений Петрович обожал карасей жареных в сметане, с корочкой и луком Петропавловско-Камчатским.

Графиня Москвина, жена Евгения Петровича часто укоряла мужа за поедание карасей – так строгий учитель француз стегает ученика по оголенным ягодицам прутьями лозы:

«Дурно, дурно-с, милостивый государь

муж мой, Евгений Петрович!

Караси с луком и в сметане – пища батраков, кузнецов и городовых! Непотребство - ваши караси с плавниками и хвостами, как у бешеных лисиц!

Мы, высшее сословие, не опускаемся до скотской пищи, а вкушаем дорогое, изысканное и редкое, как золотые слитки кушаем!»

Граф Москвин Евгений Петрович заказывал карасей тушенных в сметане и с Петропавловско-Камчатским луком в величайшей тайне, а затем в той же тайне кушал их и хрустел умными глазами карасей.

Однажды, когда он устроил пир, нежданно-негаданно приехала из Парижа, отдыхавшая там с полюбовником, жена.

Граф Евгений Петрович за неимением лучшего, скинул карасей в панталоны и сидел с жареными карасями за столом, а караси в панталонах приятно грели чресла.

Графиня Москвина тщательно посмотрела в глаза мужа, укорила его за сдержанность, что не встретил, не подбежал и ручки не целовал.

В оскорбленных чувствах она ходила вокруг стола, журила мужа, называла его бессердечным, но граф Евгений Петрович не поднимался, иначе конфуз – караси в панталонах.

Графиня Москвина не выдержала, подумала, что граф на неё зол из-за полюбовника, поэтому упала перед мужем на колени, зарыдала и била головой в пол, словно руду железную добывала кайлом:

— Грешна! Грешна перед вами, милостивый Государь!

Бес попутал, а хотя поручик Мордвин — чистоплотен и опрятен, и устрицы потребляет с шампанским, но не жареных карасей, как вы любили ранее.

Ну, так пойду я вымою тело со всей рачительностью, как балерина!

— Блуд! Стыд! Непотребство! – граф Москвин вывалил карасей из панталон, когда жена ушла в ванную комнату и там танцевала под музыку Бетховена, словно скидывала с себя грехи. – После пакостей жены, её непотребства с полюбовниками открыто стану вкушать карасей себе на потребу! Дзэн!

ПОСЛУШАНИЕ

Граф Никифор Самуилович Ольшанский по примеру Толстовских старцев и отшельников в Масленичные дни облачился в холщовое рубище, накинул на шею пудовую цепь и чугунные гири, босой пошел по Руси матушке.

На выходе из усадьбы графа удерживали жена, любовницы, дети, но он властным жестом отослал всех в чайную гостиную – так король отправляет на казнь сына:

— Не упрашивайте меня, ибо я уже не граф Никифор Самуилович Ольшанский, а – отшельник, словно оторванный лист ясеня.

Послушание – мой корабль, а дзэн – паруса на

корабле том! – граф Никифор Самуилович с трудом звякнул веригами, но не заплакал, удержал скупую слезу отшельника – так крестьянин удерживает норовистую кобылу.

Граф Никифор Самуилович прошел по Руси от усадьбы не больше километра, но вспотел, словно Луну тащил с неба.

Он присел под дубом, жевал корочку хлеба (специально сушил для умерщвления плоти) и гордился собой в послушании.

Пошел дождь, пробежали миом злые собаки, ухнул филин к ночи.

«Ежели я послушник и отшельник, то в первую голову слушаю себя и послушаюсь себе, — Никифор Самуилович по темноте перекрестил лоб, шарахнулся от красных глаз из кустов. – Я же говорю себе истинно: иди и отшельничай в усадьбе своей, и не прибавь ничего от себя, но и не отбавь!

Не голос ли Разума мне шепчет, как сухой ковыль?»

По ночи граф Никифор Самуилович Ольшанский уже сидел в своем имении, в серебряной лохани; дворовые девки охали и натирали дебелое тело послушника ароматными китайскими снадобьями, повышающими воображение и интерес.

Из лохани граф поучал – ибо имел уже право на поучения, потому что – отшельник и послушник:

— Иже всегда слушайте голос своего Разума! Дзэн!

Станьте послушниками своего тела! – и добавил с довольством праздничного артиста: — Манька! жару поддай! Жару!

НЕТЕРПЕНИЕ

Помещик Иван Петрович Рудин вздумал обучиться игре на популярном народном инструменте румын и западных хохлов – скрипке.

Для благородной цели Иван Петрович выписал из Румынии скрипача румына и заодно: медведя на цепи с кольцом в носу.

Целый день румын учил помещика игре на скрипке, а к вечеру Иван Петрович раззадорился и журил румына:

— Что же, башка твоя, Карпатская, не научил меня еще музыке?

Прикажу – выпорют тебя на конюшне вожжами, так голос станет тонкий, как у скрипки!

— Помилуйте, царь-батюшка, – румын пал на колени, стучал лбом в еловые доски пола, подобострастничал, лебезил: — Учение игре на скрипке требует годы труда и таланта!

Видано ли, чтобы в один день человек скрипку выучил?

Нетерпение, барин, нетерпение в вас клокочет, как в жерле грязевого вулкана в станице Голубицкой.

— Нетерпение? Дзэн! — Иван Петрович схватил скрипку румына и скрипкой по хребту его, по макушке, по тощим ягодицам. – Бить тебя буду, пока с нетерпением меня не обучишь музицированию.

Худо тебе, правда, ль?

— Худо, барин! Худо! – учитель музыки ждал помощи от медведя ручного, но медведь принял сторону помещика, слишком медведю нравилось на Руси.

К следующему вечеру румын научил Ивана Петровича сносно играть чижика-пыжика, и годы труда не понадобились, словно провалились в колодец.