Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
А лукавица закончила, кладя бриллианты в ящик.
– Ты знаешь, мой друг, если тебе неприятно, что я приняла этот подарок, скажи мне откровенно, я их отдам назад.
Делакруа не выдержал и бросился жене на шею.
– Нет! нет, моя душечка!.. вскричал он. – Оставь их у себя. Гуа кое чем нам обязан и расквитывается по своему… для нас же лучше.
– Ведь ты не ревнуешь к нему? Ты ведь знаешь, что я чувствую к нему только дружбу?
– Конечно!
– Что я люблю только тебя!..
– Милочка ты моя!..
Женщина никогда не бывает так любезна, как в то время,
Но месяца через три, когда любовный пламень Гуа немного поуспокоился, он представил молодой женщине некоего Ожера, тоже банкира. Другими словами, он доставил ей заместителя!
Огюст Ожер был высокий красивый брюнет тридцати трех лет. Габриэль тотчас же почувствовала, что она полюбит его не за подарки.
На самом деле, в тот день, когда молодая женщина отдалась Ожеру, она, как говорится, пустилась во вся тяжкие. Делакруа довольно холодно принимал этого друга своего приятеля; Габриэль рассердилась. Ожер ей нравился: она хотела принимать его. Делакруа рассердился в свою очередь, она захохотала ему в лицо, он угрожал; она послала его прогуляться.
А когда он прогуливался, – несчастный! Бог знает, что происходило в доме!.. Едва он выходил, как Ожер, уведомленный коммиссионером; являлся к своей любовнице. Тогда, не заботясь о покупателях, они разговаривали; хохотали, целовались в самой конторе. Или же, не заботясь о прислуге, запирались на целые часы в спальне. Один только Делакруа во всем Париже не знал о своем несчастье.
Однако это не могло бесконечно продолжаться.
Возвратившись однажды домой после полудня, Делакруа встретил Ожера и Гуа в лавке вместе с женой; после холодного поклона он взошел в свою комнату, поискать какую то забытую им вещь. Через минуту вошла Маргарита.
Делакруа обернулся, услыхав шаги старой служанки, и был поражен, печальным выражением ее лица.
Она остановилась напротив него.
– Ты хочешь попросить у меня чего-нибудь. Маргарита? спросил он.
– Точно так.
– Чего же?
– Будьте так добры, дайте мне расчет.
– Расчет? Ты хочешь меня оставить? Почему?
Она не отвечала.
– Почему? повторил он.
Она продолжала молчать, но из глаз у нее покатились слезы.
– Понимаю! произнес лавочник глухим голосом. – Не правда ли, ты стыдишься того, что с некоторых пор происходит в этом доме?
– Нет, хозяин! нет!.. клянусь вам!..
– А я говорю, да! Я говорю, что ты хочешь отойти потому, что все, что ты видишь здесь внушает тебе печаль и отвращение. Но что видишь ты? Что ты видела? Говори!.. О! если бы у меня было положительное доказательство измены Габриэли!..
Старая служанка отрицательно покачала головой.
– Не я дам вам это доказательство, хозяин, сказала она. – Прежде я могла сказать вам, что вы делали ошибку,
– Довольно! Ты добрая и честная женщина, Маргарита. Слушай! Мы еще поговорим об этом.
– Но, хозяин!..
– Но подумай, разве теперь можешь ты оставить меня, когда может быть завтра, может быть сейчас, я буду иметь в тебе нужду, – в тебе, единственном лице, которое меня любит, – чтобы утешить меня в потере той, которая не любит меня?..
– Извините, хозяин! Это справедливо. Я остаюсь. Извините. Считайте, как будто бы я ничего не говорила.
Маргарита быстро ушла, утирая слезы. Делакруа оставался несколько минут неподвижным и задумчивым. Внезапно, как бы повинуясь какой то тайной мысли, он быстро направился к комнате жены, отделенной от него небольшой залой. В этот день он уходил из дому на три часа. Удовольствовалась ли в течение этих трех часов Габриэль болтанием внизу в лавке с Ожером и Гуа? Он только это и хотел знать. И еще не переступив порога комнаты, он уже знал все.
Какой беспорядок в этой комнате! Какой красноречивый беспорядок!.. Делакруа задрожал… Это бесстыдно измятая постель, на которой остались отпечатки двух тел… На столе бутылка с ликером и два стакана… А у кровати перчатка, принадлежащая Ожеру.
Так это правда? В его доме, под его кровлей они осмелились!..
Делакруа в один прыжок очутился из этой комнаты, где все говорило о его бесчестии, в лавке. Гуа и Ожер были еще с Габриэлью.
– Ми…. ло… стивая… го… го… сударыня! вскричал несчастный муж, который от гнева начал заикаться, – когда ведут… себя… так, как вы!.. по крайней мере прини… мают пред… осторожности…. Я только что вышел из вашей комнаты… Вот что?.. о… я нашел… т… а…. ам, не считая того, что я видел….
Лавочник бросил на прилавок поднятую им перчатку.
– Ба! моя перчатка! весело вскричал Ожер. – Благодарю, Делакруа.
– А! а! так вы признаетесь! продолжал последний. – Вы входите в мое отстуствие с моей женой в ее комнату!
Да, конечно, милый Делакруа; мне даже часто приходится говорить, с вашей супругой у нее в комнате. Что же в этом такого?
– Что же в этом такого? повторил Гуа.
– Что же в этом особенного? поддержала Габриэль.
– Что особенного? возразил Делакруа, раздраженный их насмешливым тоном. – Я вам покажу всем троим, что тут особенного. А! в моем доме происходят оргии и надо мной смеются!..
– Оргии! возразила Габриэль. – Разве можно говорить подобные вещи! Г. Ожер имел судороги в желудке, я предложила ему рюмку анизета и чокнулась с ним… ничего больше….
– Ничего больше!.. а ваша растерзанная постель!.. это тоже для того, чтобы полечить желудок г-на Ожера, – вы валялись на постели с ним.
– Валялись!.. что за выражение, воскликнул Гуа.
– Ваша супруга, хотела успокоиться, сказал Ожер, – на минуту она легла на постель, но я подтверждаю, что я не валялся с ней, как говорите вы, г-н Делакруа.