Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
– Вы лжете! Вы тоже лежали на постели… Я не слеп, черт возьми! Вы уйдете отсюда и никогда больше не вернетесь… и вы также г-н Гуа! с меня довольно вашего общества! уходите! В противном случае я подам жалобу на вас и на мою жену!..
– Ха! ха! ха! Жалобу! с хохотом вскричала Габриэль. – Я запрещаю вам подавать жалобу.
– Вы запрещаете мне!..
– Без угроз! Разве вы не дали мне права с кем я хочу… понимаете? Взгляните, это позволение подписано вашей рукой. А! вы думали, что я сожгла его! Я не так глупа! У меня есть любовники, потому
Безмолвный, остолбенелый, бедняга муж рассматривал роковую записку, которую жена вынула из корсажа и которую Гуа и Ожер читали вслух, смеясь во все горло. Наконец, когда к нему вернулось сознание, лавочник вскричал:
– А! так так-то! Не довольствуются еще тем: что оскорбляют меня, мне еще угрожают!.. Итак мы увидим!
И он отправился с жалобой к уголовному прокурору. Более испуганная, чем она хотела казаться, и по совету своих любовников, Габриэль удалилась к отцу. По окончании следствия, которым было вполне доказано ее распутство, она была подвергнута тюремному заключению; по просьбе Делакруа, Гуа и Ожер были упомянуты в том же приказании. Через две недели виновные предстали перед судом.
Адвокат Марии Габриэль Перро основал свою защиту на том, что беспорядочное ее поведение вызвано было презрением Семитта Делакруа. В подтверждение своих слов он представил знаменитое позволение. Вещь единственная в своем роде, которой хотели воспользоваться и Гуа и Ожер. Но судьи не приняли его во внимание и постановили:
«Габриэль Перро посадить на два года в монастырь, по прошествии которых, если муж не пожелает ее взять, постричь в монахини; а Гуа и Ожера подвергнуть штрафу и взыскать все судебные издержки.»
Вначале мы говорили, что история Прекрасной Лавочницы кончается процессом, – и это правда. Но погодите! Это только еще первая часть процесса, и прежде, чем он окончился произошли необыкновенные приключения.
Вначале, Габриэль, виновная только в неверности мужу с двумя любовниками, не была еще куртизанкой, но женщиной, как говорят, легкого поведения, и замешавшись в толпе этих грешниц, не стоила бы того, чтобы о ней писали.
Она без жалобы склонилась перед позорным для нее решением. Но под этим коварным смирением скрывалась дикая ярость и мстительность.
А! г-н Делакруа, после того, как дал ей позволение обманывать, представил ее в суд, засадил ее в монастырь!.. Но она выйдет из монастыря… Она должна выйти!.. Почему? Разве приговор суда не говорил, что по окончании срока наказания, если муж не захочет взять ее обратно, она всю свою жизнь останется в келье и будет пострижена… Пострижена!.. Габриэль дрожала при мысли, что ее пышные роскошные волосы упадут под ножницами.
Но нет! Это невозможно! невозможно! Муж слишком любил ее, чтобы оставить навсегда! Он даже не дождется срока наказания и возьмет из тюрьмы.
«На днях он
Таковы были размышления Габриэли в монастыре, а ей в эту эпоху не было еще восемнадцати лет!..
В то время, когда в монастыре Бенедиктинок Габриэль размышляла о своей будущности, рассчитывая на вероятное великодушие своего мужа, что делал он в это время? Он страдал, а когда никого не было – плакал.
Тщетно он пробовал рассеяться, занимаясь своей торговлей: во первых, торговля шла гораздо хуже, продажа мокко понизилась на целую треть. Потом, как вероятно уже догадались, он прервал свои сношения с Гуа. А кто разрывает, тот платит… И вот, лавочник остался теперь совершенно один… Один, со своими беспокойствами, как торговец; один с своими страданиями, как муж… Это было слишком.! Он не ел, не спал, он не жил…
Однажды, вечером, два месяца спустя после заключения Габриэли, сидя за столом, перед своим охолодевшим ужином, бедняк и в этот раз погруженный в печальные размышления, вдруг был выведен из своей задумчивости нежным голосом, заставившим его вздрогнуть.
– Хозяин, да возьмите вы ее, если без нее скучаете!
Эти слова произнесла Маргарита.
Делакруа взглянул на старую служанку.
– Что ты сказала?
– Я говорю, продолжала она, – что никогда не знала, что такое любовь… и я не огорчаюсь этим, потому что, как мне кажется, она доставляет больше огорчения, чем удовольствия. Но все равно, я замечаю, хозяин, что у вас она переворачивает все внутренности… Так что же? Все грехи прощаются. От вас зависит, чтобы она оттуда вышла… Ступайте за ней завтра утром. Делакруа бросился к Маргарите и сжал ее руки.
– Это твое убеждение? вскричал он. – Ты думаешь, я хорошо сделаю, если возьму ее?
– Верно и вы также думаете?
– Я? О! уже два месяца я думаю об этом, Я тоже думал в тот самый день, когда ее отправили в монастырь. Видишь ли, Маргарита, Габриэль вовсе не зла… Ее испортил этот негодяй Гуа!.. И при том, тут была и моя вина… Если бы я не написал… знаешь?
– Да… правда это было недурно!
– Это было глупо! Она еще ребенок… адвокат ее был прав… она воображала тогда, что я не люблю ее.
– Она не любила вас!
– Все равно! Но с твоей стороны, Маргарита, хорошо, что ты держишь ее сторону.
– О! хозяин, я это для вас делаю. Мне вовсе не хочется увидеть как вы отправитесь на кладбище… А так, как вы не едите, это будет не долго.
– Добрая Маргарита! да! это сказано, это решено: завтра утром я отправлюсь в монастырь… Быть может, надо мной посмеются в квартале, увидав, что она так скоро вернулась…
– Ну, а кто: квартал или вы страдаете?
– Ты права. Если бы только заботиться о других! Притом же не я один в Париже, которого обманула жена, и который ее простил….