Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

де Кок Анри

– Отправься предложить ей, смеясь, возразил ле Ноблю один из его друзей. – А чтобы компания была блистательна, предложи себя в полковники.

– Э!.. Быть может это было бы не глупо. Что эта лавочница на самом деле красива?..

– Восхитительна!

– Ну, я подумаю о твоей идеи Гравела, – так звали достойного друга ле Нобля – и если приведу в исполнение, то быть может возьму тебя офицером.

После это разговора ле Нобль отправился в улицу Ломбардов.

Это было в летний вечер; лавка Делакруа была заперта, но над лавкой находилось

открытое окно, в которое можно было видеть женщину, сидевшую и читавшую у стола.

Без сомнения это она! подумал ле Нобль. Но как решить стоит ли она того, чтобы заняться ею, и если стоит, как узнать захочет ли она, чтобы я занялся ею.

Рассуждая таким образом, не теряя из виду сидящей женщины, которая, повернувшись спиной к окну, продолжала читать, наш искатель приключений прислонившись к стене, на другой стороне улицы, рассматривал дом, в котором жил Делакруа, как будто надеясь, что этот осмотр доставит ему какое-нибудь средство достигнуть цели.

Этот дом, как большинство домов того времени, состоял из двух этажей. Лавочник занимал его весь, кроме двух мансард, занимаемых родственницами. Маргарита спала рядом со своими хозяевами. Приказчики спали в лавке. Ле Нобль продолжал наблюдать за читальщицей.

Приближалась ночь; улица пустела; на церковных часах пробило десять. Вдруг кто то схватил его за руку и в тоже время чей то голос проговорил:

– Ба! г-н Евстаф! Вот так встреча? Что выделаете в это время в моей улице?

То говорила довольно миленькая гризетка, которую год назад ле Нобль целую неделю удостаивал благосклонности.

– А! это ты Нисетта? ответил он. – У тебя острое зрение; если ты во мраке узнаешь людей.

Нисетта вздохнула.

– Людей, которых любили, узнаешь всегда и везде, возразила она.

– Это очень любезно с твоей стороны, моя милая. Но ты говоришь о своей улице… Так ты живешь здесь? Помнится мне, когда я бывал у тебя ты жила…

– В улиц Босир, да. Но я давно переехала оттуда; я живу теперь как раз напротив в том же дом, где и лавочница.

Ле Нобль сделал движение.

– В том же доме? воскликнул он. – А! В мансарде.

– Да. Как раз над комнатой г-жи Делакруа. Уж не для нее ли вы и шляетесь здесь. Не хотите ли вы в свою очередь похитить ее у мужа. Вы на это способны; во всяком случае, если она и знает что вы здесь, то видно не очень беспокоится. Ха! ха! ха! это не мешает ей читать!

– А! Нисетта, ты насмехаешься надо мной!..

– Я насмехаюсь? Что вы! да разве я осмелилась бы!

– А осмелилась бы ты, если тебе доставили случай приобрести два три или четыре луидора?

– Гм!.. Четыре луидора?.. А каким образом?

– Это объясню я тебе у тебя на квартире, если ты позволишь.

– У меня!.. Вы хотите?..

– Тебя это стеснит? Ты кого-нибудь ждешь?

– Никого. О! у меня вот уже шесть недель и собаки не бывает. Спасибо! с меня достаточно.

– Ну, так проводи меня в свою комнату. В качестве друга, только друга, не бойся.

Нисетта пожала

плечами, что значило: «как он глуп со своим: не бойся!»

– Ну, если вы хотите, пойдемте! сказала она и пошла вперед.

Ночью дверь в коридоре запиралась, но в качестве жилицы, Нисетта могла пройти всюду. Следуя за Нисеттой, ле Нобль поднялся на лестницу. Войдя в свою комнату, гризетка хотела зажечь огонь.

– Нет, сказал ле Нобль, останавливая ее, – не нужно огня. Садись и молчи, вот все, чего я прошу у тебя в настоящую минуту.

– Но…

– Вот тебе луидор, чтобы ты стала потерпеливее. Через несколько минут я скажу тебе, получишь ли ты или нет еще три или четыре.

Крыша, на которую выходила мансарда Нисетты, была снабжена широкой водосточной свинцовой трубой, на которую с улицы ле Нобль бросил взгляд как на обсервационный пост. На самом деле, выйдя через окно на эту трубу, к великому ужасу гризетки, – он сразу заметил, что здесь он будет как будто в самой комнате Прекрасной Лавочницы.

И также с первого взгляда он поздравил себя за свою предусмотрительность и за желание сейчас же узнать ее. Да, она стоила того, чтобы ею заняться!.. Это была не только восхитительная любовница – это было целое состояние для умного человека.

Наконец она кончила читать и встала из за стола на котором лежала книга, поставив свечу таким образом, что лицо ее было совершенно освещено. Потом она подошла к окну, выходившему на балкон и оперлась на него.

Улица была мрачна и безмолвна; только одно окно еще светилось неподалеку. Ясно, что все уже спало или готовилось уснуть в квартале. Габриэль подняла глаза к небу, покрытому тучами. Чтобы не быть замеченными ле Нобль отклонился назад.

Молодая женщина зевнула.

– Скучает! подумал ле Нобль. – Да еще как скучает-то! Отлично! Мы скоро постараемся вас развлечь.

Она отошла от окна и медленно, как будто занятая совершенно посторонними мыслями, начала раздаваться. Она сняла, платье, юбки, корсет и в одной рубашке начала снимать чулки.

Было жарко, и она не подозревала, что за ней наблюдают… До той самой минуты, как лечь в постель, молодая женщина оставила открытым окно. Ле Нобль не потерял ни малейшей частности из этого приятного спектакля, при котором он присутствовал, благодаря его счастливой звезде, и от времени до времени он повторял сквозь зубы: «состоите!.. состояние!.. состоите!..»

Но спектакль кончился; зритель вернулся в мансарду и позвал Нисетту, остававшуюся безмолвной и неподвижной на стуле.

– Теперь, скорей, малютка, сказал он, – зажги свечу, и поговорим.

Гризетка повиновалась. Свеча была зажжена.

– Говорила ты когда-нибудь с г-жой Делакруа? спросил ле Нобль.

– Никогда. Когда я переехала в этот дом, Прекрасная Лавочница ушла отсюда к своему отцу.

– А когда она вернулась домой?

– Восемь дней. Теперь она не выходит из комнаты, да и я с самого утра ухожу в магазин, а возвращаюсь вечером, так где же мне?..