Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
– Я принадлежу вам, пока вам будет угодно удержать меня, графиня.
– Хорошо! ну так как вы мне принадлежите, я пользуюсь моею властью. Вы будете со мной купаться. Вопрос искусства. Я хочу видеть всю прекрасную бронзу. Вы согласны?
– Я сказала, что принадлежу вам, графиня!
– Браво!
Дюбарри позвонила. Явилась ее горничная Элиза. В комнате находилось две ванны; в одну минуту та, которая назначалась для гостьи, была наполнена теплой ароматной водой; потом, с помощью Элизы, мулатка сняла свою одежду.
Во время этой операции и графиня и камеристка непрестанно вскрикивали от восторга. Изабо нечего было страшиться
– Это изумительно! повторяла графиня.
– Изумительно! подтверждала камеристка.
По выходе из ванны экс любовниц Людовика XV пришла новая артистическая фантазия: став перед зеркалом, рядом с Изабо, она хотела насладиться картиной, столь же прелестной, сколь и странной.
– Белая и черная Венера! сказала Элиза, от которой потребовали ее мнения.
– Гм! с небольшим вздохом возразила белая Венера. – Бронзе только двадцать, а мрамору скоро сорок…. Все равно, прибавила она, обнимая мулатку, – только жалко, что этого не случилось раньше.. . Ах! Если бы Его Величество было еще жив!.. Вот видите ли, моя милая, – это такое зрелище, за которое добрый король заплатил бы десять лет своего пребывания в раю!..
Изысканный и комфортабельный завтрак ожидал графиню и прекрасную индеанку; и за ним последняя изумила свою хозяйку тою эксцентричностью, с какою та пила испанское вино.
– Это не опьяняет вас? сказала Дюбарри, видя как Изабо осушает без стеснения вторую бутылку мадеры.
– Ничуть. Я привыкла к этому вину. Другие кажутся мне невкусными.
За кофе изумление хозяйки Лувесьена увеличилось еще более: Изабо вынула из кармана соломенный ящичек и закурила сигаретку. Черная Венера курила!..
Графиня не переставала смотреть как голубоватый дым вылетал спиралью из губ и ноздрей мулатки.
– Но, моя милая сказала она ей, – в вас есть все, чтобы разрушить, если вы хотите, Париж… и разрушить в вашу пользу, возвысившись на его развалинах…. Вы не походите ни на кого; вас будут обожать все… Вы надолго рассчитываете остаться, во Франции?
Изабо отрицательно покачала головой.
– Нет? а почему? произнесла графиня.
– Потому что только любопытство обращает на меня внимание во Франции, а любопытство одно из тех ощущений, которые всего легче утомляются; для меня будет неприятно быть забытой после того, как я может быть нравилась!
– А! а! рассуждение не дурно!
– И притом, – позвольте мне это сказать, графиня, – в моей стране я почти то же, чем вы были здесь: почти королева.
– Правда! прошептала Дюбарри. – Так приятно быть королевой.
– Наконец, произнесла Изабо; – там умеют любить, тогда как здесь…
– Здесь?
Мулатка показала на стакан графини, наполненный шампанским.
– Здесь, продолжала она, – любовь походит на эту жидкость, которая шипит в вашем стакане: она весела, жива, забавна, но…
– Но бестелесна. Я понимаю, вас, моя милая Изабо. О! я совершенно вас понимаю. Так как вы привыкли к мадере, совершенно невозможно обратиться к шампанскому!.. Только мы, парижане, удовлетворяемся этим подобием вина и любви, которые в сущности ничто иное, как пена. Но знаете ли, мой прекрасный друг, что ваш способ смотреть на сердечные вещи внушает мне страстное желание услыхать вашу историю… Послушайте, я скромна, и вперед клянусь вам, что свято сохраню вашу тайну, – а я уже знаю вас с физической стороны лучше, чем кто либо,
Изабо улыбнулась и быстро поцеловав в губы свою сестру по любовным похождениям, ответила:
– Хорошо. Вы желаете узнать мою жизнь, графиня, я вам ее расскажу.
«В Париже предполагают, – говорю это без хвастовства, – для объяснения тонкости и правильности моих черт, что моей матерью была г-жа де Клюньи, жена прежнего губернатора острова Бурбон. Уверяют, что во время отсутствия своего мужа г-жа де Клюньи почувствовала каприз к одному молодому негру, и я была плодом этой незаконной любви. Уверяют даже, что будучи вынуждена из приличия расстаться со мной, она не переставала ни на минуту интересоваться мною, и по крайней мере, раза три или четыре каждый год, я имела радость только сжимать ее в объятиях.
«Все это ложь. Г-жа де Клюньи могла иметь свои слабости, – что ей было тем более простительно, потому что она была очень красива, а ее муж, который был чуть не урод, давал пример этой слабости. Но г-жа де Клюньи не мать мне.
«Мать моя, – она умерла, – была с малабарского берега, одной из индейских стран, жители которой состоят из потомков старинных арабских поселенцев, не имеющих ничего общего ни в физическом, ни в нравственном отношении с неграми.
«Кто был мой отец, я не знаю, без сомнения рыбак из Траваклора.
«Мать моя кормила меня молоком, когда была похищена пиратами и перевезена на остров Бурбон, где нас и продали.
«Мне было семь лет, когда она умерла, бедная Маликка! – ее звали Маликой, – сказав мне в последнем поцелуе. О! я помню эти слова, как будто они были сказаны только вчера.
«– Прощай, малютка! Мне очень трудно покинуть тебя; но я и жила только для тебя. Я очень скучала вдалеке от родины. Ты теперь большая; прощай!
« – Я осталась одна на свете. По счастью хозяин, которому я принадлежала один, креол, но имени Лагранж, был также добр как, и богат. Он занимал в Сен Дени, столице острова, великолепный дом и имел множество невольников. Потерянная в этой толпе, я имела одно официальное занятие отправляться каждый день к источнику Черных, находившемуся посередине города, к которому все служители в Сен Дени приходили за водой для вечера. Я наполняла кувшин, назначавшийся для дочери господина; Паула Лагранж не хотела пить воды, которая была почерпнута не мною.
«Занятие, как вы видите, было не трудное.
«Остальное время я на полной свободе бегала но садам, плантациям, окрестным лесам, срывая плоды, или делая букеты.
«Таким образом, незаметно для себя, я дожила четырнадцати лет. Но другие это заметили.
«В одно воскресенье я прогуливалась в порте в сопровождении одной негритянки по имени Зара, как вдруг большой шум привлек наше внимание. То была толпа Мальгашей, Мозамбиков, с приплюснутыми носами, Кафров с татуированными лицами, которые плясали, под звуки бобры, каимбы и тамтама, – их национальных инструментов. Я не любила этих танцев, но Зара, которая была из Кала, сходила от них сума; она увлекла меня к танцующим. При нашем приближении двое из них приблизились к нам, чтобы пригласить нас принять участие в танцах. Зара приняла приглашение: я отказалась.