Жребий
Шрифт:
Но не дали мне сильно разогнаться. По дороге на Маневичи меня заловили. И кто бы ты думал? Партизаны. Там речушка небольшая протекает. Стоход называется. Ну, я как в нее уперся, стал искать место, где бы можно переправиться, и наткнулся на засаду.
Привели в отряд. Кто таков, документы, откуда? Я рассказал все, как на духу: и где служил, и как наш полк отступал, как я к дядьке Богдану попал, откуда сам. Даже нарисовал, где в клуне моя десяточка запрятанная осталась. "А как фамилия дядьки?" — спрашивают. А хрен его знает, какая у него фамилия, меня она сильно не интересовала. Указать, где его дом в деревне находится, я могу точно. И рассказал, кого как в семье зовут, и все прочее. Ладно, говорят, пойдешь в хозотделение. Будешь там помогать, пока твои данные
Ну, в общем, об этом долго рассказывать. Через некоторое время стали меня на задание брать с собой. Оружие, правда, не дают. Да его и не было тогда лишнего в отряде. Это уже потом мы нахватались у немцев. А месяц спустя приносят мне и десяточку мою. Представляешь? Нашли-таки: и дядьку Богдана, и проверили все, что я им рассказывал о себе, — короче, признали своим. Началась моя партизанская страда. Из работника жизнь меня сама перевела в партизана. А война-то идет, идет, проклятая, и немца уже под Москвой притормозили. Хотя была она тогда, как оказалось, практически еще вся впереди.
Определили меня в отряд к подрывникам. Нет, не сразу, — потом, когда хорошо изучили. Я ж, Тима, знаешь, какой был? Не хуже того севастопольского матроса Кошки. На ходу подметки отрывал. И идущий не слышал. Ну, меня наш командир, "дядя Петя", и определил в подрывники. Попервах, конечно, трудно нам было: ничего ж нет, а поезда взрывать надо. Вот и химичили. Правда, толовые шашки со взрывателями нам доставляли. Но одной или двумя шашками много не сделаешь. В лучшем случае, рельсу перебьешь, да и все. А надо взрыв такой силы, чтобы паровоз свалить. Понятно?
Между Ковелем и Сарны есть село — Озерное. Недалеко от этого Озерного — хороший лес, густой. И там у наших до войны находился склад артиллерийских снарядов. Немцы, видимо, не знали про него. Ну, вот. Мы ходили туда добывать тол.
Из отряда на эту работу снаряжали человек 20–25. Каждый из нас — командир-некомандир — берет снаряд на плечи, и несем мы этот смертоносный груз в самую глушь леса. Где-то так километров семь несем. Там у нас бочки металлические и деревянная тара заготовлена. Да, забыл. В отряде командир назначает двух человек головки откручивать снарядные. Это смертельно опасная работа. Чуть-чуть стукнул — все, хана: снаряд взорвался. Работа должна выполняться аккуратно и крайне осторожно.
— А были случаи взрыва?
— Нет, Бог миловал. Я сам несколько раз раскручивал… Ну, приносим снаряды. Отворачиваем головки. Подвешиваем снаряды на крючках в бочках и зажигаем костры. Выплавляем тол. Бочки от огня становятся красными. Тол по лотку стекает в ящики. Когда начинает застывать, туда толовую шашку втыкаем. Без запала. Чтобы она там с основным толом спаялась. Получаются толовые брикеты. Для одного такого брикета надо выплавить тол, примерно, из двух снарядов. Чуть, может, меньше.
Заготовленные брикеты доставляем в отряд. Пока разведка не донесет нам, что ожидается, скажем, прохождение поездов с бронетехникой или живой силой, мы бездействуем. Занимаемся чем-то другим. Железная дорога у нас находилась под постоянным наблюдением. Наши люди сообщали нам постоянно о характере грузов и графике поездов.
Ну, как это делалось зимой в том же сорок первом? Обыкновенно, мы подрывали ночью. Идем на задание отделением. Берем в деревне сани, хозяина с собой берем, но правим мы. Приезжаем в лес, к железной дороге. У нас шнур с собой метров пятьдесят, брикет тола с запалом, все прочее. Нас семь человек. Один остается с хозяином, около лошадей. Два человека идут на закладку мины. Два на стреме, в случае немцы будут идти. И двое на шнуре. Идет состав. Двое берут шнур и бегут в сторону леса. Чтобы выдернуть чеку при приближении паровоза. Взрыв! Мы на сани и хода!
Очень примитивной системой, надо сказать, мы пользовались попервах. Потом мы это дело усовершенствовали. Был у нас майор в отряде. Фамилию его я сейчас уже не помню. То ли грузин, то ли осетин по национальности,
— Но как же вы жили зимой? Все-таки лес, и каждый день что-то надо есть.
— Как? Так и жили. Что такое землянка, знаешь? Посередине столб, сволок на нем лежит добротный. Сверху — три наката кругляка, укрытого толстым слоем земли и дерна. Нары послатые… С одной стороны нары, с другой — железная бочка с трубой. Чтобы трошки можно было протопить. Посередине — стол. Но там всегда было тепло, потому что всегда были люди. Если ты не в селе, в лесу зимой ты никуда не денешься, кроме землянки. А подступиться к отряду не так просто. Мы находились от села где-то километрах в двенадцати. Это была местность болотистая и труднопроходимая, с одной только дорогой. Между отрядом и селом была застава, другая — в самом селе. Село имело полосу в пять километров, за которую воспрещено выходить кому бы то ни было. Даже полицейским, если, конечно, те не работали на нас… Ну, а еду мы попервах собирали у крестьян, помогал староста: картошку, крупы, хлеб, сало… Потом мы организовали кухню у себя на базе. И погреба порыли, и соления даже запасали. Партизаны — народ хозяйственный. По крайней мере, голодных не было.
Да-а. Так я провоевал до мая 44-го. За эти два с лишним года мной было пущено под откос восемь эшелонов. Это когда мину ставишь лично ты, взорванный эшелон считается за тобой. И плюс еще девять совместно с отделением. Ты обрати внимание на эту цифру: восемь!
— Это много или мало? — спросил простодушно Нетудыхин.
— Дело не в этом. Дело в том, что за каждый эшелон потом была расплата… Занимались мы, конечно, не только железной дорогой. Подрывали склады, мосты, уничтожали немцев на грунтовых дорогах — в общем, делали все, что могло немцам навредить. Район наших действий охватывал треугольник Камень-Каширский — Ковель — Маневичи. Под Сарными там уже другой отряд орудовал.
Пришли, наконец, наши. Я попытался примкнуть к Армии — не получилось. 25-го мая наша 1-я партизанская бригада — за войну мы разрослись до бригады — под началом подполковника Антона Петровича Брильского была расформирована. А я — отнаряжен в распоряжение отдела кадров УНКВД Волынской области. Отлавливать бандеровцев.
Тут тебе надо кое-что объяснить, потому что в этом деле много темного и путанного. Как я узнал уже потом, в июне 41-го, когда немцы напали на Союз, Степан Бандера провозгласил создание самостийной Украины. Немцы его за это вместе с дружками упекли в концлагерь. Бандеровцы сражались за Украину, хотя для Гитлера они ведь тоже были партизаны. Но в начале войны они пошли служить к немцам — в полицию. И наделали себе беды еще больше: с помощью Зла Добра не делают, как мне говорил на Севере один умный человек. Потом они стали против немцев воевать. Временами случалось, что они помогали и нам. В Мациеве они дважды расколошматили до основания немецкий гарнизон. Громили фрицев в Головинском районе. Но мы никогда не были союзниками в этой борьбе. Наоборот, после прихода наших войск был получен приказ об уничтожении бандеровцев. Началось их отлавливание. И вот я, ни хрена не разбираясь тогда в сути дела, попал в эту катавасию.