Жребий

Ириновский Анатолий

Следующая информация была более существенной. Тут явно обнаруживался кри-минал. Этой весной, когда она стала известна в управлении, Иван Иванович предлагал возбудить по ней уголовное дело. Однако руководство его не поддержало по двум при-чинам: во-первых, антисоветский рассказ Нетудыхина, прочитанный осведомителю пря-мо с листа, находился еще в необработанном виде; во-вторых, управлению, видимо, не хотелось рисковать своим ценным окололитературным осведомителем, по чьей инфор-мации был уже оприходован в КГБ не один инакомыслящий. Ждали, что опус вот-вот пойдет по рукам в читку… "И вот дождались, долбодолбы! А надо было брать этого "портретиста", не менжуясь, еще тогда", — злился Иван Иванович. Зуев с огорчением подумал

о том, что он не проявил должной принципиальности и не настоял на своем. Но кто знал, кто знал, что все это обернется так ошарашивающе.

Дальше шли копия автобиографии из личного дела Тимофея Сергеевича, справка о судимостях Нетудыхина. Непонятно было Зуеву, как этот бывший уголовник умудрил-ся получить высшее образование. Хотя, памятуя собственное детдомовское прошлое, Иван Иванович мог бы и не удивляться. Но он считал себя исключением, исключением из тысяч людей. А то, что Тимофей Сергеевич пропагандировал и разделял взгляды дис-сидентов, представлялось Зуеву хамской неблагодарностью Нетудыхина по отношению к советской власти. Ведь ни в какой другой стране этому бывшему беспризорнику ничего подобного не светило. И тут Иван Иванович был, конечно, абсолютно прав. Факт суди-мостей однако в автобиографии упомянут не был.

"Надо бы запросить копии его приговоров, — подумал Зуев, читая номера статей УК, по которым ранее был осужден Нетудыхин. — Очень важно знать, за что конкретно он сидел. Подробности преступления всегда несут на себе отпечаток личности преступ-ника. А он, по-видимому, гусь свободолюбивый и дерзкий, раз бежал из таких дальних мест".

В конце был приобщен к делу тощенький сборник стихотворений Нетудыхина "Ветры перепутья". Зуев не любил ни перепутий, ни ветров. Всякая неопределенность ему претила. Он чувствовал себя путником прямой дороги. А эти расплывчатые поэтиче-ские метафоры, по его мнению, только затуманивали перспективу и усложняли человеку жизнь. Но нельзя сказать, чтобы Иван Иванович был уж совсем глух к поэзии. Ему, к примеру, нравились стихи Маяковского. Особенно этот… как его?.. Марш, где "Левой! Левой! Левой!" И когда ему как-то один из подследственных прочитал Маяковкого ран-него, Зуев не поверил своим ушам. Даже пошел в библиотеку управления и навел справ-ки. Оказалось, ранний Маяковский — поэт богоборческого самоутверждения себя как творческой личности и… любви. Это до такой степени шокировало Зуева, что он вообще стал относиться ко всяким поэтическим писакам с подозрением. Раз уж сам Маяковский опустился до любовной истерики, то что говорить о других?

Книжку Нетудыхина Зуев медленно перелистал. Некоторые стихи прочел. Были они все какие-то грустные, мрачноватые, и общая тональность их Зуеву не понравилась. Самокопание, одним словом. Русский человек любит выставить свою душу напоказ и поплакаться перед другими. К сожалению, в суждении Зуева была доля истины. Однако "плаканье" вообще есть свойство определенного вида поэзии. И не только русской.

Эти стихи можно было печатать. Но можно было и не печатать. В них ничего не было ни советского, ни антисоветского. А такое творчество интереса для Зуева не пред-ставляло.

Некоторые строчки в стихах были подчеркнуты красным карандашом. Кое-где на полях сборника стояли вопросительные знаки.

Красным карандашом в управлении пользовался Федор Васильевич Зарудный. Первый зам. Но что этот старый чекист криминального унюхал в строчках Нетудыхина, против которых поставил вопросы, Зуев при всем своем усердии так и не уловил.

Материалы дела, кстати, Иван Иванович просматривал уже не первый раз. Нутром он чувствовал, что между сегоднешним портретным инцидентом и остальными фактами существует внутренняя связь. И там и здесь речь шла о Ленине. Во всех случаях отноше-ние Нетудыхина к вождю было, по меньшей мере, эпатирующим, если не сказать точнее. Но отношение ведь к

делу не подошьешь. Нужны были конкретные факты. Текст же рас-сказа в деле отсутствовал. С портретом получалась вообще какая-то чертовщина. И Зуев нервничал. "Сволочь! Сволочь неблагодарная в этом бляденыше сидит!" — ругался он, не зная еще твердо, с какого конца к Нетудыхину подступиться.

Дверь вдруг без стука отворилась и в кабинет ввели виновника зуевских терзаний.

Иван Иванович убрал бумаги в стол.

Глава 20

У Фантомаса

Рамон бросил рюкзак в угол возле дверей. Нетудыхин поставил рядом удочки и без приглашения сел на один из стульев. Такое нахальство несколько удивило Ивана Ивановича.

Кабинет Зуева представлял собой типовое помещение для подобных учреждений. Два письменных стола располагались в нем, сейф, ряд стульев для посетителей.

За спиной Зуева висел портрет Дзержинского, на противоположной стороне — репродуктор. На столе Ивана Ивановича, справа от него, лежала стопка книг.

Из-за вытертой на полах краски комната производила впечатление некоторой за-шарпанности и казенной неухоженности.

Доставив Нетудыхина Зуеву, Карпов и Рамон ушли. В кабинете зависла неопреде-ленная тишина. Оба молчали, поглядывая друг на друга. Зуева удивила поразительная схожесть Нетудыхина со своим портретом. А перед Тимофеем Сергеевичем сидел здоро-венный мужик, на правой руке которого, от кисти к локтю, было выколото крупными ла-тинскими буквами: Фантомас. Клетчатая рубашка с короткими рукавами плотно облега-ла его крепкую грудь. Татуировка, по всему видимому, наносилась еще в детстве. С го-дами, разрастаясь, буквы ее перекосились и расползлись. Теперь она смотрелась, как ко-рявая надпись на старом дереве.

"Вот это типаж, — невольно подумал Тимофей Сергеевич. — Напиши — не пове-рят, скажут, утрирует. Надо же, попасть в руки к самому Фантомасу!"

Меж тем, на самом деле, крестьянское лицо Зуева было свободно скроенным и без всякой злобы. Только излишняя бледность выдавала в нем кабинетного работника.

Иван Иванович уловил ухмылку Нетудыхина, когда тот заметил татуировку. Это Зуева несколько задело. На такую ухмылку он натыкался не раз, и всегда она его раздра-жала. Но что они знали о его жизни? Что они могли ей противопоставитъ? Сумбур своих взбаламученных душ?..

Зуев представился, назвав свое полное имя, должность и звание. Так он всегда на-чинал.

Нетудыхин молчал. Тимофей Сергеевич еще не вполне освоился со своим новым положением и потому решил придерживаться старого и проверенного правила: отвечать на вопросы следователя как можно короче и по существу.

Заметно было, что и Зуев нервничал. Он достал из письменного стола нераспеча-танную пачку "Беломора" и закурил.

— Ну что, рыбачок? — сказал Зуев. — Поскольку ты, как мне известно, человек бывалый, то должен знать, что так просто мы людей не арестовываем. — Пролетарское "ты" покоробило Тимофея Сергеевича, но он воздержался. — У нас имеются достовер-ные сведенья о том, что ты ведешь тихую, но тем не менее явную антисоветскую пропа-ганду. Поэтому будет для тебя лучше, если в своих грехах ты сознаешься сам. Это упро-стит допрос и учтется при определении тебе срока судом. Замыкаться я не советую. — И замолчал, выжидая, что ответит Нетудыхин.

— О каком вообще допросе может идти речь? — сказал Тимофей Сергеевич. — Сейчас, в данную минуту, я не могу быть допрошен.

— Это почему же?! — удивился Зуев.

— Я пьян, нахожусь под допингом. Прошу вызвать врача для освидетельствова-ния моего состояния.

— Куда там пьян! На стуле не держишься, — сказал Зуев. — Скока ты выпил?

— Стакан самогона и две кружки пива.

— Ну.

— Что ну? Этого достаточно, чтобы на завтра я не помнил своих сегодняшних по-казаний.