Жребий
Шрифт:
Из Луцка меня направили в Ковель — места знакомые и не раз исхоженные в партизанских рейдах. Сейчас вспоминаю и думаю: как я подписался на эту службу? А ведь подписался, куда денешься. Было, да. Бегал с автоматом по волынским лесам и выстреливал бандеровцев так, как немцы выстреливали нас в начале войны. Там же, в Ковеле, встретил свою Анютку. Женился, получил квартиру. И, наверное, еще дальше бы продолжал шастать, если бы не случилось непредвиденное.
Дежурил я на посту во дворе нашего Ковельского отдела. Дело шло к ночи. Привезли из лесу убитых бандеровцев. Обычно, их сгружали во дворе, под стеной здания. Укрывали брезентом. На следующий день тщательно шмонали, фотографировали и увозили на захоронение. Куда именно, я не знаю. У нас была
Ночью трупы находились под присмотром часового. Никакого журнала регистрации их или акта приема заведено в этом деле не было. Так: привозят, сбрасывают, как бревна, и точка. Иногда привозят двух-трех. Иногда — целую группу. В основном мужики. Баб я что-то не помню, чтоб попадали.
В то мое злополучное дежурство их нащелкали больше десятка. Выкинули во дворе уже потемну, укрыли от глаз людских, и машина укатила в гараж.
Ночью, часа в два, вижу, под брезентом, с краю, какой-то зашевелился. Неужели жив? Я подошел, приподнял брезент — дядька Богдан смотрел на меня безумными глазами из-под зеленой дерюги. Я остолбенел. Ты представляешь? Правда, за это время, что я его не видел, он сильно постарел. Но это был все же он, мой бывший хозяин.
Что мне делать? Поднимать шум? Вызывать врача? Или пристрелить самому? Но этому человеку я был обязан жизнью и тем, что сейчас вот тут, дубина, живой и невредимый, стоял на посту.
Грудь у него оказалась залита кровью.
Да, задачку мне подкинул Господь.
Дядька Богдан пытался приподняться и сесть. Я помог ему. Мы оба долго молчали. Потом он осмотрелся и тихо сказал как-то по-домашнему: "Видпусты мэнэ, Васыль! У мэнэ тут, за школою, сэстра живэ. Я якось туды дорачкую".
Что я должен был ему ответить? Рачкуйтэ? Отдел находился почти в центре города. Недалеко почта, кинотеатр, по ту сторону забора — школьный двор. Я не был уверен, что он вообще поднимется и сможет как-то передвигаться. Да и сумеет ли он перелезть через забор? Забор, увитый плющом, хоть и был невысокий, — мы размещались в бывшем доме какого-то богатея, — но для раненого — это преграда. А что будет со мной завтра, если досчитаются, что одного бандеровца не хватает? Меня самого поставят к стенке.
Вот в какой переплет я попал, Тима. Долг велит, а совесть мучит. Жалко дядьку. И знаю точно, что он и партизанам помогал.
Прошелся я вдоль забора — тихо, ни единой души поблизости. Только собаки где-то на окраине лают. Спит Ковель. Но двор освещен, весь просматривается, как на ладони. В некоторых кабинетах свет еще горит. Молотилка наша работала практически круглосуточно. Не дай Бог, если кто-то заметит нас — обоим капут. Короче, чувствовал я себя не лучше того карася, что живым жарится на сковородке.
И все-таки я решился. Подошел к дядьке Богдану и сказал, чтобы он потихоньку переползал к забору. Мне надо было выяснить, сможет ли он вообще передвигаться. Смотрю, пополз на четвереньках, и довольно шустро. Такой прыти я от него не ожидал. На что только не способен человек ради жизни.
Долго ему оставаться у освещенного забора было опасно. Я поспешил ему на помощь. С трудом, за ноги, когда он поднялся, перевалил его через забор. Он рухнул на той стороне и громко застонал. Потом надолго затих. Лежит мертвым. Ну, думаю, кончится у забора — мне вообще тогда хана. Когда — нет, некоторое время спустя, смотрю, оклемался и в прямом смысле порачковал через школьную спортивную площадку в темноту ночи. Если в течение часа не будет никакого шума, значит, все удалось. Хожу и молюсь: только бы он не наткнулся на кого-нибудь, только бы добрался до сестры…
Стало светать. Я поправил брезент на трупах бандеровцев, обследовал забор. Плющ подпушил, чтобы у него был естественный вид. А несколько стеблей со следами крови аккуратно удалил. Спрятал себе в карман. И страшно волновался, как пройдет сдача дежурства. Ты знаешь, волновался так, как не волновался даже при закладке мин. Там, на дороге, волнуешься в начале. А потом
Дежурство прошло без происшествий. Утром побежали наши сотруднички. Бегут, бегут в свою контору. Кто с больной головой, а кто, может, уже и опохмелился. Все шло своим чередом.
В восемь ноль-ноль я сдал дежурство и отбыл домой. Но душа ж все равно не спокойна. Анютка уже ушла на работу. Спать я не мог. С часу на час я ждал, что вот-вот за мной явится машина и меня увезут в наши подвалы. Я хорошо знал, как там умеют допрашивать. Только к вечеру я заснул.
На следующий день с видом, как ни в чем не бывало, я вышел на работу. Смотрю, трупов нет, уже увезли. Двор, как обычно, прибран и вымыт. Кажись, пронесло. Слава тебе, Господи!
С месяц, наверное, я жил в постоянном страхе. Дядька Богдан не выходил у меня из головы. Добрался ли он до сестры? Жив или умер и тайно похоронен? Ведь он мог просто изойти кровью. Да мало ли как в такой передряге могла сложиться его участь. Но он как в воду канул и оставался для меня надолго в неизвестности.
Да. Это был 47-й год, тяжелый год. Тогда в Ковель понаехали тучи людей. Был же голод, и народ двинулся по стране в поисках куска хлеба. Но я-то не голодал. Я был сыт. Со мной другое происходило: не мог я больше стрелять в бандеровцев. Служба моя мне стала в тягость. Вот какой перелом наступил во мне после истории с дядькой Богданом. Одно дело были немцы — враги! Пришли нас покорить. Все ясно. А тут же свои, братья-славяне, — мудаки, блядь! Как же так?.. Нет, что-то тут было не то, перевернуто все как-то. Словом, подал я рапорт об увольнении. Говорю, старики, мол, слабы и зовут нас с Анюткой к себе. Начальство сразу ни в какую — тогда было трудно из органов уйти, — но потом отпустили. Собрали мы свои манатки и подались сюда, в Победоносное. Да, характеристику мне дали — Сатана лучшую не даст. Ну-ну. Чтобы я, значит, определился в родственные органы по месту нового местожительства. Нет, братцы, точка. Завязал я охоту на зайцев. Бумагу эту я засунул подальше в сундук и по приезду пошел на курсы механизаторов.
Все как будто было нормально. Анютка вскоре пацанов принесла, дом перестроили… Аж до 50-го года жил спокойно. Уже и про дядьку Богдана я забыл. Когда осенью приезжают на "бобике" два кадра за мной из района. Я их как увидел возле дома, когда они выходили из машины, сразу вычислил. Значит, где-то дядька Богдан все же всплыл… И завертелось-закрутилось колесо: допросы, опознания, очные ставки… Вот так, Тима. Так катастрофически закончилась моя свободная жизнь. Начались странствия по тюрьмам и лагерям. До самой осени 55-го. Вот где тяжело было выжить. Это тебе не немцы, а наша сволота. Но это уже новый роман. Я расскажу тебе его как-нибудь в другой раз. А то поперепутается у тебя все в голове…
— Один момент, — сказал заинтригованный Нетудыхин. — Так дядька Богдан остался жив?
— Конечно!
— А как же его обнаружили?
— Тима! Хоть и велика Россия, а запрятаться в ней очень трудно. Разве что залезть куда-нибудь в горы и сидеть там, не высовываясь. А он, когда вычухался и окреп, подался на Кубань. Работал там, жил под чужой фамилией, пока им не заинтересовались.
— И раскололся?
— Боже упаси! Дядька Богдан оказался стойким мужиком. Колонулась сестра его. Знаешь, баба. Закрутили ее. Ну, а меня им было найти проще простого. Мы потом, на Вычегде, встретились с ним. Земля маленькая, Тима. А мы, негодники и пачкуны, все воюем на ней. Поговорили от души. Все в подробностях выяснили. Он мне еще носки вязаные подарил. Ему дали десять, мне — восемь, с учетом моих заслуг перед Родиной.