Журавлик - гордая птица
Шрифт:
— Привет, братишка! — пробасил Эммет, осматривая Эдварда и останавливая взгляд на его повязке, выглядывавшей из-под домашних шорт. — Я смотрю, ты снова нашёл приключений на свою голову.
— Да, папа у нас приболел, — ответила Аня за Эдварда. Она уселась рядом с ним на постель, устроила голову у него подмышкой и зажмурилась от удовольствия, когда Эдвард начал гладить её по голове, играя с длинными орехово-рыжими локонами девочки. — Скажи, дядя Эммет, а как там Вайт поживает? — Аня вдруг вспомнила о щенке, подаренном Алексу на Новый год её семьёй.
— Оу! — Эм усмехнулся. — С этим белобрысым непоседой
— И ты его наказал?! — Аня испуганно прикрыла рот ладошкой.
— Нет, кнопка! — Эммет поспешил успокоить девочку. — Я прочитал ему лекцию о хорошем поведении и просто достал из шкафа запасной ремень для себя.
— Это правильно, — Аня кивнула со знающим видом, — Вайт ещё маленький. У него же просто зубки чешутся. Вот он и грызёт всё, что видит на своём пути. О! Хочешь маминых печенек, дядя Эм? Мама их только недавно испекла. Вкусно, пальчики оближешь!
— Ты ещё спрашиваешь, кнопка?! Как можно отказаться от свежего домашнего печенья?! Конечно, тащи! — бодро воскликнул Эм, демонстрируя веселье и слегка переигрывая при этом.
— Тогда я скажу маме, чтобы она приготовила и чай тоже, — протараторила Аня и унеслась на кухню.
— А вот теперь, Каллен, я хотел бы услышать истинную правду о том, что с тобой приключилось, — твёрдо отчеканил Эммет, как только за Анютой закрылась дверь. Радостное и беззаботное выражение спало с его лица, уступив место сосредоточенности и серьёзности. — Извини, но я не верю в эту сказочку про острую палку, которая так вовремя оказалась на пути, чтобы воткнуться тебе в ногу.
— Эм, я… — Эдвард запнулся, не зная, как поступить. Рассказать Эммету правду означало открыть перед ним всё то, что касалось убийства Розали. Он так долго оберегал брата от лишних подробностей, не желая делать ему ещё больнее.
— Может, стоит ему всё рассказать? — раздался мягкий голос Изабеллы, которая стояла на пороге комнаты, прислонившись к косяку. В руках она держала поднос с чайными чашками, из которых струился пар, и вазочкой с печеньем. — Он имеет право знать, тебе не кажется?
Белла подошла ближе и, поставив тяжёлый поднос на журнальный столик, села на кровать и осторожно обняла Каллена за талию.
— Рассказать ЧТО? — Эммет подозрительно прищурился.
— Может, ты и права, Crane, — Эдвард тяжело вздохнул, перекинул руку через плечи Изабеллы и прижал её к себе.
Он помедлил, соображая, с чего начать своё повествование, а потом, встретившись глазами с братом, заговорил:
— Помнишь тот вечер, когда убили Розали, Эм?
— Продолжай, — Эммет заметно напрягся и весь обратился в слух.
Эдвард волновался, и потому речь его сначала звучала сбивчиво и прерывисто. Когда ему удалось взять в себя в руки, голос зазвучал ровнее, а исповедь его стала последовательнее. Он говорил и говорил, перебирая в памяти все события, случившиеся с того горького дня, когда не стало Роуз, и до настоящего момента. Эммет же, напротив, не проронил ни слова, не перебил его в своей обычной манере, не задал ни одного вопроса. Сгорбленный, он тихо сидел в кресле, упираясь локтями
— В общем, так я и оказался на постельном режиме с простреленной ногой, — Эдвард остановился и выдохнул. — Теперь ты всё знаешь, Эм. Прости, что не рассказал раньше. Я берёг твои чувства, и это — единственная причина, которую я могу привести в своё оправдание.
— Ты — засранец. Ты знаешь об этом? — монотонно пробубнил Эммет, не поднимая глаз.
— Наверное, — Эдвард пожал плечами. — У тебя есть право на меня злиться. Я так долго не открывал тебе истинного положения вещей…
— Ты — засранец, — снова повторил Эм, перебив брата. Он посмотрел на Эдварда осуждающе. — Но не потому, что многое утаил от меня, а потому, что слишком рисковал, Эдвард. Слушай, — Эммет на секунду зажмурился и снова вперил в брата обвиняющий взгляд. — Я подозревал, а теперь знаю точно, что ты винишь себя в смерти Роуз.
При этих словах Эдвард отвёл взгляд в сторону, тяжело сглотнув.
— Но, клянусь Богом, нет в этом твоей вины! — произнёс Эм чуть громче, чем следовало. — Ты же знаешь, какой была моя жена — бойкой, дерзкой. С чего ты вообще взял, что она послушалась бы тебя и осталась в тот вечер в машине?! Ты сделал тогда всё, что мог, и даже больше, братишка. — Эм выдавил горькую улыбку. — Думаешь, Роуз понравилось бы, что ты тонешь в этом болоте вины? А если бы в этом лесу тебя убили?! Что было бы тогда? Я потерял бы ещё и брата. Думаю, в этом случае и Розали, встретив тебя на том свете, как следует надрала бы тебе задницу за неосмотрительность…
Эммет резко осёкся, вытаращив глаза. Он закрыл лицо ладонями и ошеломлённо покачал головой.
— Боже, что я несу?! — глухо забормотал он, осуждая себя. — Моей жены всего несколько месяцев нет в живых, а я уже отпускаю сомнительные шуточки в её адрес.
Изабелла встала с кровати и подошла к Эммету. Она присела перед ним на корточки и осторожно погладила по плечу.
— Эммет, — тихо позвала она, — никто тебя не винит. Все мы поняли, что ты имел в виду.
— Серьёзно, Эм, не занимайся самобичеванием. Роуз была не робкого десятка, и я знаю, как ты восхищался её боевым характером. Такой ты её и запомнил, и так бы она, скорее всего, и поступила — вправила бы мне мозги, — произнёс Эдвард.
— Ты просто выздоравливаешь, Эммет, — осторожно заметила Изабелла. — Душой выздоравливаешь. И так и должно быть. Сейчас тебе тяжело это осознать, но… время идёт, и однажды наступает день, когда мы можем не только скорбеть об ушедших от нас близких людях. С удивлением мы замечаем, что становимся способны вспоминать с доброй иронией о тех или иных случаях из их жизни или о наиболее примечательных качествах их натуры. Но это не оскорбляет их памяти. Знаешь, после смерти мамы мне было очень плохо. И в один из дней я, не выдержав груза собственных переживаний, пришла в церковь. Видимо, моё состояние было слишком заметно окружающим. Ко мне подошёл местный священник. Я до сих пор помню, что он сказал мне, узнав о моём горе: «Покинувшим нас в этом мире не нравится, когда мы тоскуем и убиваемся по ним. Светлые воспоминания, добрая память — вот то, что приносит их душам настоящее успокоение и безмятежность там, куда они ушли…»