Журнал День и ночь

Автор неизвестен

Владимиру Крупину

Лодкой без вёсел родная деревня В дымке тумана плывёт в никуда. Стаей вороньей чернеют деревья — Чуть в стороне от гнилого пруда. Целою улицей брошены избы, Окна крест-накрест забиты у них. Ветер разносит окрест укоризны — Долгие скрипы калиток больных. В бывшей церквушке ютится харчевня, Чтобы случайных гостей принимать. Ближе и ближе к погосту деревня — Всеми детьми позабытая мать.

Две реки

Когда бы шёл с востока русский меч, Являясь порождением ислама, Могли бы Волгу Камою наречь, Поскольку

полноводней, шире Кама. Но русский меч был породнён с крестом И шёл встречь солнцу аж до океана. И Волгу — Волгой мы с тех пор зовём, И первой стать уже не может Кама. Но в том и сила русского меча, Что как бы вера с верой ни сплеталась, Да только Кама, камушки меча, Всё пережить смогла, собой осталась. Не поддаваясь пришлому уму, Амбициям своим не потакая, Она впадает в Волгу, потому Что сильная и добрая такая. И ей не страшно всю себя отдать Другой реке, навеки слившись с нею. Она душе доверчивой под стать, Что, лишь смирившись, выстоять сумеет.

Ты соберёшься на вокзал С тем ощущеньем бестолковым, Что всё ж единственное слово Единственной ты не сказал. Что изречённое есть ложь, Поскольку искажает правду, Когда её не будет рядом, И ты свободу обретёшь От всех невысказанных фраз, От всех, в тебе живущих истин, Прозрений, заблуждений, мистик, Что слепо связывали вас. И одиночество, как крест Нательный на груди лелея, Вдруг, как мальчишка, пожалеешь О том, что есть.

г. Екатеринбург

Иван Денисенко

И замолкают вдруг колокола

Безумно и яростно ветер свистал, И молнии прятались в тучах стальных. Присяду на камень — нет, я не устал, А просто решил подождать остальных. Я просто забыл выражение лиц Идущих за мною, подобно орде, Идущих со мною под своды зарниц К неведомой цели, к далёкой звезде. Я просто забыл вдохновение глаз, Ладоней тепло и звучанье имён — И бросил котомку, и сел — в первый раз С начала пути, с сотворенья времён. Сто раз перелески меняли свой цвет, Сто раз облетали соцветья с куста. Я ждал. Так растаяли тысячи лет — Дорога была неизменно пуста. Давно уж мои растворились следы В дорожной пыли нескончаемых дней, И свет путеводной далёкой звезды С течением лет становился бледней. Когда же пришли в этот край наконец Остатки могучей, отважной орды, — Их встретил бесчувственный, каменный жрец В неделе пути от угасшей звезды.

Будь непокорен средь покорных, среди ораторов — молчи. Крепи свой дух, покуда в горнах куются острые мечи. И умудрись не ошибиться, Судьбы невольный паладин, не оступиться и не сбиться с того пути, где ты один. А коль допустишь в жизни промах, на плечи ляжет мощью всей непонимание знакомых и отчуждение друзей. Пройдёшь спокойно между ними, как царь средь оробевших свит, — и ветер дружески обнимет, и луч звезды благословит.

Великий город! Бьётся мерно В гранит упругая волна. Я вырос до твоих размеров; Мы одномерки, старина! Пред серой глыбой неживою Затеплил я свою свечу; За эту избранность с лихвою Я одиночеством плачу. Ты

одного отвадил друга, Другого сбил с его пути, А третьему, что прибыл с юга, Не дал и вовсе подойти. Зато теперь ярмом на вые Висят, подарены тобой, И эти улочки кривые, И эти тени неживые, И коммуналок домовые, И всадник с ищущей рукой… Но у меня претензий нету, Не злись, обиженно сопя: Подозреваю, что по свету Бегу я только от себя. А коли так — расти продолжу, Врастать и в камень, и в волну; Пробью собой событий толщу И этой жизни глубину. Когда ж от силы занеймётся, Вздохну светло и глубоко. Гранитный берег всколыхнётся, И ветер в небе задохнётся, И загустеет, и свернётся Июльской ночи молоко.

Будучи полностью выжат, будучи брошен в печь, — ты должен не просто выжить, ты должен себя сберечь, чтоб, к райским придя воротам и гордости не тая, ответить на грозное «Кто там?»: — Господи, это я!

Не слушай страх, не слушай плоть, Не запирай калитку, Когда придёт к тебе Господь, — Услышь Его молитву. Не бойся свежести, мой друг, Не бойся увяданья; Когда-нибудь замкнётся Круг — Храни его преданья! Цени старинное вино И вечные заветы, И этот мир, и мир иной, Иной звездой согретый. Цени и жди. Нам выпал век, Похожий на комету. Не забывай: ты — человек. И выше истин нету. Кто слушал в страхе свою плоть, — Вступить не сможет в битву. Когда придёт к тебе Господь, — Услышь Его молитву.

Проблем накопилось до чёрта, а голос из трубки — как плеть: «Задолженность Вашего счёта составила двадцать пять лет». Ну вот, удивляюсь, и дожил до взрослого мира, когда кому-то отчаянно должен уже не рубли, а года. Себя отдавал интересам, сравненьям коранов и тор… Но, страшен глазами и весом, из леса идёт кредитор. Расклеилась шляпа из фетра. Укрывшись средь мокрых ветвей, выпрашиваю у ветра лоскутья планиды своей.

Потоки слов в пространстве гулком, Мерцающий закатный свет. Идут на взлёт по переулкам Обрывки утренних газет. Они летят усталой тенью В бескрайний космос забытья, И среди них летит к забвенью, Быть может, и моя статья. И город, тающий во мраке, Сквозь чёлку августовских крон Глазами брошенной собаки Глядит на звёздный небосклон.

Над Невою — мачты кораблей и закат — пленителен и розов… Пляшет грифель липовых аллей по страницам питерских морозов. В полчаса сгустилась темнота, и Луна нахохлилась по-птичьи. Петербург, ты апокалиптичен, город-призрак, город-маета! Околдует ветер, как Петра, и не сразу скажет о расплате — прежде строчки выдавит в тетради остриём гусиного пера. Станет прочь отталкивать друзей да швырять в окошко птичьи крики. Лишь тетради (будущие книги) да клетушка (будущий музей)… Не смотри, приятель, на Луну — не поймёшь, орёл там или решка. Ночь темна. Верней, черна — как речка, и у этой ночи ты в плену.