Журнал День и ночь

Автор неизвестен

Год за годом кромсает река Берега. С них срываются ели. Не смотреть им уже свысока На глубины и жёлтые мели. И не будут большие берёзы На закате топорщиться грозно. А река увлекает с собой Бесконечные новые жертвы. Над водой их прощальные жесты Преисполнены скорби земной.

И вот восходит солнце над землёй, Уходит

ночь. Залито небо светом. Как спящий динозавр, массив лесной Топорщится горбом в средине лета. В ногах туман. Над ним картина рая: Идёт пастух, как ангел во плоти, Пасущий козлищ, на дуде играет. Мотив не разобрать. И всех нас Бог прости. А выше в синеве повисли овцы пара. В такое утро жить иль умереть Настолько одинаково…Недаром Мне хочется заплакать и запеть.

Ночные деревья тряхнут головами. Так женщина, на ночь ложась, Пред зеркалом гордо тряхнёт волосами, Чтоб в мягкой постели пропасть. Ночные деревья тряхнут головами. И память оттуда плывёт, Где было всё лучшее некогда с нами, Чего нам никто не вернёт. Ночные деревья — мольбы и тревога, Высокие братья души. Течёт рядом с вами сестрица-дорога. Куда, вы, по этой глуши?

г. Березники Пермского края

ДиН память

Ольга Берггольц

Родине. Осень. 1939 г.

1.

Всё, что пошлёшь: нежданную беду, свирепый искус, пламенное счастье,— всё вынесу и через всё пройду. Но не лишай доверья и участья. Как будто вновь забьют тогда окно щитом железным, сумрачным и ржавым… Вдруг в этом отчуждении неправом наступит смерть — вдруг станет всё равно.

2.

Не искушай доверья моего. Я сквозь темницу пронесла его. Сквозь жалкое предательство друзей. Сквозь смерть моих возлюбленных детей. Ни помыслом, ни делом не солгу Не искушай — я больше не могу.

3

Изранила и душу опалила, лишила сна, почти свела с ума. Не отнимай хоть песенную силу, — не отнимай, — раскаешься сама! Не отнимай, чтоб горестный и славный твой путь воспеть. Чтоб хоть в немой строке мне говорить с тобой, как равной с равной, — на вольном и жестоком языке!

Галина Тертова

Полыни горше

Афродита

Из

морской пены, из зелёной волны, из прозрачных сверкающих брызг, из жемчуга и перламутра родилась Афродита. Золотые кудри по плечам, прозрачно-зелёные глаза, трепетные крылья тонкого носика, просвечивающаяся розовым алебастровая кожа, стебелёк шеи, розовые бутоны сосков вздёрнутой маленькой грудки, длинные бёдра, тонкие длинные пальчики, перламутровые ноготки. Назвали Лилией.

Когда бабушка была жива, часто в праздники, после рыбного пирога, перед чаем, играли в фанты. Если мама водила, всем лёгкое назначала — спеть, стихи читать, поцеловать бабушку или Семён Семёныча. («Коля, Вам судьба с Семён Семёнычем целоваться!») У папы — всем судьба смешное делать: под столом кукарекать, самовар изображать, на Коле, как на коне, прокатиться, в бабушкино платье нарядиться и в нём Офелию представлять. Лиличке всегда лёгкая судьба — стишок читать.

А когда случалось что-нибудь, бабушка говорила: «Ничего не поделаешь, такая у него судьба». «От судьбы не уйдёшь». «Судьбой назначено». «Тяжёлая судьба выпала».

И Лиличке представлялась огромная гора. Но внизу вроде гора, а чем выше, тем удивительнее: как-то постепенно гора становилась человеком, ну, не человеком, а только фигурой похоже — огромная женщина, как бабушка, или Сивилла из книжки — Судьба. Сидит эта Гора — Судьба, головой в небесах, за облаками, среди звёзд уже, и из книжечки с золотым обрезом листочки вырывает и записочки на них пишет — кому какая судьба. Ангелы подлетают, записочки подхватывают и, осыпая золотую пыль с белых крылушек, несут их вниз, на землю, где сейчас, вот в эту минуту, ребёночек родился. И за пазуху ему в рубашонку или в медальончик, что ли, записочки суют. Вот и всё. Теперь, хочешь — не хочешь, надо выполнять по фанту, по записочке, по судьбе: дедушке в лагерях сгинуть, Верочке в восемь лет утонуть, Николаю Львовичу на войне погибнуть, Коле профессором в Бостоне стать, Олечке под машину попасть и за этого шофёра замуж выйти, Антонине Львовне трёх мужей схоронить, а Зинаиде, наоборот, — при её-то красоте всю жизнь старой девой прожить в Боровичах. Маме судьба в сорок лет встретить папу и родить Лиличку. У Лилички самая лёгкая судьба (как стишок читать) — быть красавицей и всеобщей любимицей. Такая видно записочка была.

Уж, конечно, родители надышаться не могли: поздняя да единственная, и любую бы любили, а тут ещё и красавица. И Лиличке ни в чём отказу не было: не стоило так тяжело ребёнка рожать, чтоб он в чём-нибудь нуждался. Шить мама сама мастерица — закройщица в Доме моды. Такого, как мама сошьёт, нигде не купишь. А на Лиличкиной фигурке всё, как на куколке. Куколка наша любимая!

В солнечном ярком свете, аж глаза жмурятся, детство, кажется, так счастливо и застыло, как на фотографии: в шёлковом платьице, в бантиках, в оборочках, в белых носочках, белокурые кудри, как у ангела, — Лиличка ножки поджимает и между родителями на их руках виснет — балуется. В «гур-саду» летом гуляют. Резедой сладко пахнет.

Учёба Лиличке не давалась — почти одни тройки. Но разве троечницей её можно было назвать? Наташа — отличница, Нинка — троечница, Лиличка — красавица. Учителя любили, и родители многого не требовали, лишь бы здорова была, на ночь тёплым молоком поили. По труду пятёрка (мама за неё шила). И по физкультуре (в секцию лёгкой атлетики ходила. Тренерша горевала — если бы не высокий рост, олимпийской чемпионкой могла бы быть — такая лёгкая, пластичная). На физкультуре все девочки в ужасных чёрных футболках с красными манжетами, «тянучки» на коленках пузырятся. А у Лилички синяя «олимпийка» со змеечкой, с белыми полосками. Балетной походкой — носочки врозь — подойдёт, пышные волосы в высокий хвост заколет, на цыпочках профессионально привстанет и легко, как бабочка, с короткого разбега «коня» перепорхнёт. Картина в стиле Боттичелли — загляденье!

Кстати, — о Боттичелли. Лет в десять Лиличка художественный альбомчик листала и вдруг себя увидала! К маме побежала. «Мама, посмотри, как на меня похоже! Это я в старости?» Мама улыбается: «Это, Лиличка, Афродита. Богиня любви. Или Венера по-другому». «Почему же она так на меня похожа?»

Мама Лиличку в лобик целует: «Потому, что ты у нас — красавица!»

Вот только подружек не было. Никто с ней ходить не решался — какая бы ни красавица, а рядом с Лиличкой — все серые мышки. Никто на них не смотрит, все на Лиличку оборачиваются.