Журнал «Если», 1998 № 03
Шрифт:
— Ты говоришь истину, брат…
— Зачем лгать? Разве Искупителю и Покровительнице неведома истина? С тобой каторжник Ильмар, а возможно, и принц Маркус…
У меня вспотели ладони. Глянул я на лес, примерился, как в кусты кувыркнуться. Не найдут. По темноте — никак не найдут.
— Ты не во всем прав, брат. Со мной Ильмар, но со мной нет Маркуса. Я везу каторжника…
Какой же я каторжник! Я теперь святой миссионер!
— В Риме ему помогут вспомнить все, что наведет нас на след принца.
— Вряд ли
— Брат, найти и убить Маркуса — наш святой долг…
Вот это да!..
Я отступил на шаг. Чужой паладин бросил на меня короткий взгляд.
Им заповедано крови не проливать! Они ни мечей, ни пулевиков не носят! Как он может говорить об убийстве мальчишки! Как его язык в жабу не обратится!
И как Искупитель позволяет своему паладину о таком думать!
— Брат, наш долг — найти принца Маркуса…
— Убить, — холодно перебил чужой паладин.
— Ты говоришь ересь. Преемник сказал…
— Пасынок Божий безмерно добр. Он на себя готов принять этот грех. Но наш долг — взять его на себя.
— Во имя Сестры — пропустите нас! — рявкнул Рууд.
Отступил на шаг, руку чужого паладина сбрасывая, плащ скинул, выхватил меч. Умело достал, клинок прямо ожил в его руках.
— Во имя Искупителя…
Меча у чужого паладина не было. Он тоже сбросил плащ и выхватил что-то вроде цепа — две дубинки, связанные крепкой веревкой. Такое оружие я видел в Китае, понял, что дело плохо. Крови-то проливать служитель Искупителя не будет. А вот убьет запросто.
Но и Рууд понял опасность невзрачного оружия. Закружил, чертя клинком в темноте быстрые и смертоносные письмена. В руках чужого паладина закрутился китайский цеп.
Остальные братья к ним приближаться не стали. Может, боялись под удар попасть, а может, не рисковал никто поднять руку на паладина. И четверка чужих священников бросилась на двоих наших.
Грянули выстрелы. Возницы-то, оказалось, тоже с пулевиками были! Один из чужаков упал, второй схватился за плечо и, пошатываясь, отступил к карете. Зато два других успели добежать до кучеров. Взлетели в воздух дубинки — и огласил лес страшный крик умирающего.
Ох, беда…
Били святые братья друг друга умело и жестоко. Прежде чем погибнуть, второй наш кучер успел еще один пулевик выхватить и в живот врагу разрядить. Кровь брызнула — даже в темноте видно было. Но тут и на его голову обрушилась дубинка. Сложил на миг чужак руки столбом — да и пошел на меня.
— Тебе же убивать — грех! — закричал я нелепо.
А он все шел, и когда вступил в круг света фонаря — увидел я лицо. Глаза стеклянные, безумные, верой наполненные.
Достал я пулевик, нацелился в лоб священнику, взвел курок. Прошептал:
— Стой, брат, стой…
— Умри с миром, — ответил он, будто был уверен, что я покорно голову под дубину подставлю.
Зря он так думал.
—
Не хотел я убивать святого брата, да только что же делать, когда тебя самого призывают умереть?
А чужой паладин наконец-то исхитрился и достал брата Рууда. Так угостил цепом по ногам, что Рууд рухнул на колени.
— Во имя Искупителя! — крикнул чужой паладин, воздев руки к небу. Размахнулся еще раз цепом, подался вперед…
Прямо на клинок, что брат Рууд выставил. Пронзила сталь плоть человеческую, но и замах уже не остановить было. Из последних сил брат Рууд попытался уклониться — но ударил его цеп по груди, по ребрам, выбив жалобный крик.
Вся схватка и минуты не длилась. А вот — закончилась. Сидел у кареты раненый священник Искупителя, дыру огромную в плече тщетно зажимая. Видно, наши кучера не пулями стреляли, а картечью. Подошел я к нему, глянул, но помочь не решился — уж слишком много ненависти в угасающих глазах было.
— Умри с миром, — сказал я, вспомнив, что и у меня есть сан.
Чужой лежал в такой луже крови, будто свинью зарезали. А брат Рууд еще дышал. Оттащил я его в сторону, стараясь грудь не тревожить. Что-то там хрипело, булькало, на губах кровь пузырилась. И на груди мокро было — видно, обломок ребра кожу порвал.
— Брат Ильма… — прошептал Рууд, открыв глаза. — Беги…
— Не бойся, брат, — сказал я. — Все. Кончен бой. Победили мы…
— Ильмар… в Рим… в Урбис… пасынку Божьему скажи, что я… смиренный Рууд… тебя спас и к нему…
Взял я его за руку, кивнул.
— Темно… ничего нет… темно… — я едва слова-то разбирал, кровь У Рууда в горле булькала. — Ильмар…
— Я все сделаю, — сказал я. — Доведется попасть к пасынку Божьему — о твоем геройстве поведаю…
Брат Рууд дернул головой, выплюнул кровь. Сказал почти отчетливо, с безмерным удивлением:
— Как так может быть… я же паладин святой… должен подвиг совершить…
Я молчал. Ну как сказать умирающему, что никакой сан, никакой титул от смерти не спасают? И не защитят от нее долг, обязанности, любовь, вера. Все ей едино, старухе. Кончается для брата Рууда земная жизнь, начинается небесная.
— Холодно… — жалобно сказал Рууд. — Тут… холод… брат!
В последнем порыве сил он попытался поднять руку:
— Я Слово знаю… слабое, но Слово… возьми, дарю…
— Говори, — я приник к лицу паладина. — Говори, брат! Говори!
— А….
Он попытался вдохнуть воздуха — и забился в конвульсиях.
— Да скажи, тебе ведь без надобности! — завопил я, тряся Рууда за плечи. — Говори!
Никому и ничего он уже не скажет. Ушел — вместе со своим Словом слабеньким, на котором что-то держал. Интересно — что?