Журнал "проза сибири" №0 1994 г.
Шрифт:
Я, как человек, интересующийся искусством, телевизор люблю больше, чем стирку крапивных штанов или пришивание*железобетонных пуговиц.
Сегодня транслируют восьмую серию телеэпопеи „Клара идет в контратаку “. Краткое содержание предыдущих серий: трогательная девочка Клара в детском приюте, она плачет ,и никак не может заснуть, пока ей не показывают фотокарточку товарища Анастаса, а как показали, сразу засыпает, всю ночь спит беспробудно и не сикает в крапивные пеленки; потом трогательная девочка Клара оказывается в подростковом приюте, она убедительно и волнующе разоблачает проникшие в ряды подростков демагогизм и двурушничество, ее детские, но стремительно взрослеющие
На этом жизнеутверждающем кадре заканчивается восьмая серия. Я догадываюсь, что в следующих сериях Клара получит аттестат идейно-половой зрелости, ей вернут ее девичью невинность, которая, естественно, не могла сохраниться во время напряженной учебы, а потом дадут разрешение на вступление в брак с утвержденным заранее защитником Родины.
Молодые проживут в брачном боксике ровно столько, сколько допускается по Закону о браке, то есть, одни сутки, аттестованная Клара сделает парня мужчиной, поскольку слишком обидно мужчине умирать, не познав в жизни самого главного.
Затем мужчина, как ему и полагается, уйдет на войну или в шахту, где погибнет или станет инвалидом, и мы его больше не увидим. А Клара начнет трудиться на оборонном заводе, ежегодно искусственно осеменяясь эталонной спермой и рожая будущих защитников Родины, а также других полезных государству младенцев, которых мы тоже больше не увидим, ибо по Закону о младенцах они будут немедленно переданы в детский приют, где продолжат прохождение службы.
В общем, жизнь Клары войдет в обычную счастливую колею, но главный конфликт фильма будет заключаться в том, что налаженная жизнь однажды рухнет. Клара заболеет и сделается неспособной к производству новых младенцев. У нее будет момент отчаяния, она решит было свести счеты с жизнью, но в последний момент ее взгляд случайно упадет на портрет товарища Анастаса, и мужественная женщина скажет себе: „Это бумажный героизм, сестренка“.
Она запишется в добровольцы, отправится на фронт, станет там наводчицей ракет с ядерными боеголовками и в короткий срок точным огнем сметет с лица земли сто вражеских городов.
Враги назначат за ее голову награду в миллиард долларов, и она сдастся врагам сама, завещая этот миллиард любимой Родине.
— Вся жизнь и все силы отданы самому прекрасному на земле! — скажет в трагическом, но одновременно жизнеутверждающем финале Клара, садясь на электрический стул.
А в самом конце диктор нам скажет, что у Клары был реальный прототип, и этого прототипа, имя которого по понятным причинам еще рано оглашать, товарищ Анастас объявил своей почетной невестой. Посмертно. И мы украдкой смахнем мутную стариковскую слезу.
Да, именно так или почти так закончится телеэпопея, ибо так или примерно так заканчиваются все
Экран гаснет, а я еще долго не могу вернуться в реальность, все стоит перед глазами милый образ Клары.
— Как зовут-то тебя? — спрашиваю вполголоса отирающегося неподалеку бывшего шахтера, нового приятеля.
Спрашиваю, а сам делаю вид, будто разглядываю трещину на стене. Подстраховаться никогда не мешает.
— Алексей, — бросает он через плечо, а сам, как был, так и продолжает стоять ко мне спиной.
„Тоже долгожителем будет, если от силикоза не загнется", — с удовольствием отмечаю про себя. А вслух:
— Леха, значит, тезка, значит, молодец. Фильму видал? Вот она, жизнь-то! Так-то, Леха.
— Ага, так-то... — поддакивает он, будто тоже понимает в искусстве, стервец.
— Империалисты — дураки, — говорю громко. — Думают, что смогут от нас на другую планету удрать, на чистенькую, новенькую планетку! Чтобы там свои черные империалистические дела обделывать! Звездопланы усиленно строят! Думают, что мы так им и позволим уйти живыми! Вот дураки, ага?
Говорю, а сам подобострастно смотрю на прогуливающуюся меж воспитанниками помдежку с секундомером. Она, как будто, и не видит нас, но кто ее знает.
— Ага! — орет в ответ Леха и тоже ест глазами маленькую начальницу.
Оно, вроде бы, и не запрещается так вот друг с другом обсуждать наши образцовые произведения телевидения, тем более, если в положительном плане. Но ведь нигде, насколько мне известно, ни в одной из кних, которые сторожит цепной дневальный, не сказано, что, дескать, в обязательном порядке надлежит обсуждать телефильмы. А про империалистов — сказано. Вот их, стало быть, и обсуждаем. Само собой — в отрицательном плане, не в положительном же!
Незаметно проходит этот час личного времени. А правильно, что он такой короткий, правильно! Иначе не было бы этих ежедневных праздников свободы, а была бы обыкновенная скука.
В голове все еще мелькают сцены из жизни прекрасной Клары, лицо ее, сперва юное, потом зрелое, женственное, одухотворенное... Тело ее... Тоже одухотворенное...
Есть же, черт подери, на свете женщины!
И внезапно, без всякого постепенного перехода с более эстетического чувства к менее эстетическому, вспыхивает в сердце черная бесклассовая злоба, совсем уж редко посещающая меня в связи с возрастом половой мудрости: „Суки, — размышляю я, — окопались, понимаешь, сволочи! Ведь кто-то же все это снимает, кто-то наблюдает все это живьем, эту Клару, этого Карла! И сколько же их, осветителей, статистов, помрежей и ассистентов звукооператора! И нет для них никакого Чрезвычайного Периода, никакого казарменного положения, никаких отложенных на бесконечный срок потребностей! Я тоже хочу!“
И тут я останавливаю себя волевым усилием. Так, еще немного, и с критики телевизионной шатии можно незаметно скатиться на критиканство. А это уже...
На месте бесклассовой злости остается тихая аполитичная зависть. Жизнь прошла, а все завидую, старый дурак... А может, была мне от природы другая доля назначена? Не бойца роты предварительного дознания, не младшего каелочника-маркшейдера, а, к примеру, сочинителя сценариев? Иначе откуда такая страсть к бесконечным внутренним монологам, такая привязанность к телефильмам, такая способность угадывать ход сюжета? Кто бы из меня прорезался, не забудь я, кретин, грамоту?