Зимовье зверей

Арбенин Константин Юрьевич

1995

На всякий случай

Ещё одним блюзом больше, Ещё одной ночью меньше, Ещё одним облаком глубже, Ещё одним шагом вперёд. Мы представим, что мы — не дети, Мы поиграем в мужчин и женщин, Мы наделаем немного шума И поверим, что время не врёт. Будь просто легче, Будь просто выше, Будь просто воздушней, Будь просто лучше, Будь просто чаще, Будь просто ближе, Будь просто рядом — Так, на всякий случай. Превращаются ли блюзы в гимны, Или блюзы суть только письма? Превращаются ли блюзы в слезы, Или блюзы суть только глаза? Мы не будем прощаться надолго, Мы представим, что все очень близко, И без всякого ложного риска Опрокинемся в нон-тормоза. И мы поедем, и мы помчимся, Мы домчимся, а может, отстанем. Мы достанем всех недостающих, Посвятим — и оставим светить. Мы смешаем лучшее с худшим, Мы помирим Изольду с Тристаном И докажем даже самым бездарным, Что пришло уже время дарить! Будь только легче, Будь только выше, Будь только воздушней, Будь только лучше, Будь только чаще, Будь

только ближе, Будь только рядом — Так, на всякий случай. Если даже вовсе нет бога, Если даже нет ни блюза, ни джаза, Нам сыграет пару нот на гитаре То ли ветер, то ли сам Мендельсон. И мы поверим, что мы — не дети, И откроем в самом взрослом угаре Этим джазовым нестандартом Легендарный кайфовый сезон. Чтоб быть просто легче, Быть просто выше, Быть просто воздушней, Быть просто лучше, Быть просто чаще, Быть просто ближе, Быть просто рядом — Так, на всякий случай.

1995

Плечи (1997)

Бикфордов блюз

Лучше считаться волком, Чем называться шакалом. Лучше висеть на крючке, Чем говорить: «Сдаюсь». Впитавший кровь с молоком, Я с детства мечтаю о малом. Так мотыль на моем ночнике Исполняет Бикфордов Блюз. Если это средство — какова же цель? Вот если бы Пушкин спалил Лицей, Он стал бы вторым Геростратом мира… Но Питер — не Северная Пальмира!

1994

Пистолетное мясо

Чайки — вдогонку трамваю, Чайник — вдогонку пиву… Настигни меня у самого края Приятным расстрелом в спину, Чтоб я гордо раскинул бы руки И компасом истлел у порога. Обреки меня на безупречные муки — И этого будет так много! Этого много для иждивенца, Но мало для Рыцаря Лени. Веди меня плавно, как пленного немца, Поставь мне клеймо на колени. Наилучшее средство от солнца — Пулевые бестактные линзы. Прицелься и спрячь под прищуром эстонца Обиженный взгляд Бедной Лизы. Затвор — как запретную дверцу, Приклад — как предлог между делом. Назначь мне уютное место под сердцем — И я сам обведу его мелом. Для снайперов я — пистолетное мясо, Ценою чуть больше рубля. Этого много — для свинопаса, Но мало — для короля. Пусть полнокровие Луны Добавит блеска твоей короне, Лишь кровь стечет с клинка струны — Я стану принцем этой крови. В клубке трагических ироний Вновь хеппи-эндом бредит мир — Я стану принцем этой крови, Ты — королевой этих лир. На рок отвечать попсою — Признак прощального тона. Полей же меня неживою водою Из глаз Печального Дона. Но всех доноров со всей Ламанчи Не хватит, чтобы выплакать море. Первый пристрел, как обычно, обманчив, И лишь в третьем присутствует горе. Плесни же свинца мне из чёрного дота В походное сердце солдата. Того, что достаточно для Геродота, Мало, мало, мало для Герострата!

1995

Билль о правах

Ты увлекаешься Брюсом Ли, А я ценю блюзы Ри. Ты любишь, чтобы стены были в пыли, А я люблю вешать на пыль календари. Ты лезешь вон из кожи, А я смотрю тебе в рот. И непонятно, кто из нас идиот. Но — боже мой! — как мы с тобою непохожи, смотри! Пурпурный, серый бархат тебе не к лицу — На свадьбу выбери чёрный цвет. И в этом свежем виде выйди к венцу, Стряхнув пыльцу с изящных манжет. Не трогай скатерть — эти пятна лишь гриль Из полусонных толченых тел. Нет, это не паперть, здесь так танцуют кадриль, Здесь Билль о правах превыше всех дел. И мы с тобой станцуем им Билль о правах, Заткнув за пояс законодателей мод… Краплёный пот и пианино в кустах, Но стоит поменять места, Зажав уста, считать до ста — до ста… до ста… до ста… достаточно… цейтнот. Ты увлекаешься Брюсом Ли, А я ценю блюзы Ри. Ты любишь пейзажи, чтобы как у Дали, А я люблю дали и фонари. Ты только строишь рожи, А я в ответ кривлю рот. И наш союз с тобой — как тот бутерброд. Но — боже мой! — Как мы с тобою непохожи, смотри…

1991

Тюрьмы

Город устал, Город остыл, Город впал в забытьё. Веки твои наливаются ветром. Что впереди — всё твоё. А впереди — как всегда, километры дорог. Город у ног дышит… Видишь, как я задыхаюсь без времени, Стараясь забыть всё, что было до нас с тобою? Слышишь, как я прощаюсь с деревьями, Пытаясь понять, где в листве состоянье покоя? Но ветер срывает со стенок афиш заплаты, Ветер сбивает все точки отсчёта истин. Нам удалось совместить наши циферблаты, Но стрелкам никак не сойтись в самом главном месте… В городских кораблях — Только пустопорожние трюмы, На далёкой земле — Лишь подвалы, цинга и решётки… Что смогу я отдать? — Только тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы… Больше нет у меня Ничего-ничего за душою! Так что выучи вавилонский. Выучи вавилонский. Лучше выучи вавилонский, Выучи вавилонский: Этот язык нам полезней других досужих. Стаи борзых уже учуяли след весенний. Я никому, никому до утра не нужен — В этом моё и твоё навсегда спасенье. Ночь гасит свет, горизонт выпрямляет волны, Чайки по небу разбросаны, как листовки. Нашей Луне суждено догореть по полной, Но вряд ли мы оба вернемся в одни истоки. В городских кораблях — Невезения и авантюры. На далекой земле — Снегопады, цинга и решётки… Что смогу я отдать? — Только тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы… Больше нет у меня ничего-ничего за душою.

1995

Средневековый город

Средневековый город спит. Дрожит натруженный гранит. И ночь молчание хранит Под страхом смерти. Средневековый город спит. Унылый тусклый колорит Вам что-то эхом повторит — Ему не верьте. В библиотеках спят тома, От бочек пухнут закрома, И сходят гении с ума В ночном дозоре. И, усреднив, равняет тьма Мосты, канавы и дома, И Капитолий, и тюрьма — В одном узоре. Спит средневековый город Краков. Тихо. Тихо. Тихо. Тишь и тишина! В лужах — отраженье звёздных знаков. Полная Луна… Ах,

эти средние века, Где одинаково горька Судьба партера и райка, Вора и принца, Где весь расчёт — на дурака, Где звёзды смотрят свысока И ни о чём наверняка Не сговориться. Мощеных улиц мишура, Крученых лестниц баккара, И небо в сером, и сыра Его закваска. Средневековое вчера — Невыносимая пора! Здесь всё как будто бы игра — Не жизнь, не сказка. Спит средневековый город Вена. Тихо. Тихо. Тихо. Тише, тишина. Улицы его чисты, как пена. Полная Луна… А завтра будет новый день, Тяжелый день, ужасный день — И самый мудрый из людей Узнать не вправе, Кому какой предъявит фант Страстей и судеб фолиант — Упавший с неба бриллиант В земной оправе? И вечность дальше потечёт, А многоточие — не в счёт, На что ей сдался пустячок В конце абзаца! Не дай вам бог, не дай вам черт, Не дай вам кто-нибудь еще На этом месте в это время Оказаться… Спит средневековый город Бремен. Тихо. Тихо. Тихо. Тише, тишина! Тенью на камнях застыло время. Полная Луна…

1993

Джин и Тоник

Он ревновал её к дождю И укрывал джинсовой курткой Её июневые кудри, А зонтик прижимал к локтю. День дожидался темноты, Жизнь начиналась с середины, И закрывали магазины Свои разнузданные рты. Ветра стояли на своём, Шатая цепь священнодейства, И пошлое Адмиралтейство Сдавало ангелов внаём, Но вместо звёзд их берегли Два добрых духа — Джин и Тоник, И мир, казалось, в них утонет, Едва дотронувшись земли… А мне казалось, А мне казалось, Что белая зависть — не грех, Что чёрная зависть — не дым, И мне не писалось, Мне не писалось, Мне в эту ночь не писалось — Я привыкал быть великим немым. Он ревновал её к богам И прятал под мостом от неба, А голуби просили хлеба И разбивались за стакан. И плоть несло, и дух опять Штормил в девятибалльном танце — От невозможности остаться До невозможности унять. И вечер длинных папирос Линял муниципальным цветом, И сфинксов он пугал ответом На каждый каверзный вопрос. И, видно, не забавы для — По венам кровь против теченья. Миг тормозов — развал — схожденье… И снова — твердая земля. А мне казалось, А мне всё казалось, Что белая зависть — не блеф, Что черная зависть — не дым. И мне не писалось, Мне опять не писалось, Не пелось и не писалось — Я привыкал быть великим немым… И отступил девятый вал, И растворил свой сахар в дымке… К стихам, к Довлатову, к «Ордынке» Он вдохновенно ревновал, Но вместо рифм бежали вслед Два юных сфинкса Джин и Тоник, И воздух был упрям и тонок, Впитав рассеянный рассвет.

1996

По дантевским местам

Вначале было слово — и слово было Я. Потом пришли сомнения и головная боль. Тяжёлые ступени, холодная скамья И тихая война с самим собой. Водил меня Вергилий по дантевским местам. Сырые катакомбы, крысиные углы… Подглядывал Меркурий — из туч да по кустам, Шептал проклятья и считал стволы. Он говорил мне: «Не уходи!» Он говорил мне: «Не улетай!» Он говорил мне: «Слушай, отдай Свою душу в залог!» Он предлагал мне долгую жизнь, Он уповал на украденный Рай И обещал мне в этом Аду Жилой уголок. Потом настало чувство — и чувство было Ты. Ложь стала бесполезней, а боль — еще больней. Вольтеровы цветочки, бодлеровы цветы, И чёрный дым — от кроны до корней. Не требовал поэта на жертву Дионис. Года летели клином, недели шли свиньёй. Кумиры разлетались, как падаль, пузом вниз. И каждый бог нашёптывал своё. Один говорил мне: «Иди и смотри». Другой говорил: «Сиди и кури». А третий пускал по воде пузыри, Когда я жал на весло. Один предлагал мне хлеб и вино, Другой намекал на петлю и окно, А третий — тот требовал выбрать одно: Добро или зло! Но тут случилось чудо — и чудо было Мы. И я послал подальше всю эту божью рать. Я взял одно мгновенье у вечности взаймы — Я знаю, чем придётся отдавать! Измена на измене — мир прёт своим путём. Предвзятое как данность, и целое как часть. И Рай теперь потерян, и Ад не обретён — Всё только здесь и именно сейчас! …………………………………………………………….

1996

Конец главы

Тебя носило по городам, Тебя насиловала весна, Рассвет свободы тебе не дал, И вместо солнца взошла блесна. Блеснула вешенкой на ветру, Мелькнула пятнышком по среде, Кольнула кольцами под кору, И мы уже — никогда нигде не… Темнело пиво. Самогон крепчал. Тянулась речь на редкость благозвучно. И небу было даже не до туч, но Злопамятный уже штормил причал. Я совмещал скольжение по кругу С попыткой встать над миром вверх ногами. Мы шли навстречу, но не шли друг другу, — Мы выглядели рядом дураками. Я первый, ты вторая, Кто принял этот яд. Любовь не выбирают, Любимых не винят. Без лишних снов, без выходок из тел, Сосредоточив явь в открытой ране, Захлёбываясь в собственной нирване, Я прерывал теченье вечных тем. Ты примеряла кольца и темницы, Природу крыльев чувствуя плечами. Мы рассекали воздуха границы, Но контуров уже не различали. Я первый, ты вторая, Кто принял этот яд. Судьбу не повторяют, Забытым не звонят… Темнело пиво. Самогон крепчал. Назло врагам, на маленьком диване, Захлёбываясь в собственной нирване, Я постигал конечность всех начал. Мы бились лбом в раскрашенные стены, Отборный бисер разметав икрою. Мы вышли в звук, мы выдохлись из темы, — И разойдёмся братом и сестрою. Я первый, ты вторая, Кто принял этот яд. Любовь не выбирают, Любимых не винят.

1996

Судьба резидента

* * *

Родная! Ты помнишь своих героев? Я здесь, я веду свой незримый бой. Но рация снова вышла из строя, И вся надежда — на новую связь с тобой. Не верь никому — некрологи лживы! Я не погиб и не сдался в плен! Здесь мёртвый сезон, но мы всё еще живы — На невидимом фронте — без перемен. Родная, мой подвиг почти неизбежен, Мой мозг под контролем, мой нерв напряжён, А шифрограммы приходят всё реже, И только — наложенным платежом.