Зимовье зверей

Арбенин Константин Юрьевич

1998

Не вальс

Комод. Патефонная злая игла. Тифозно-иконная комната. Фуга. Где ты была? Когда ты была, Сестра милосердия (в скобках — подруга)? Плохая писклявая плоская твердь — Кровать, на которой всё разом зачато: Волхвы и желания, голод и смерть, Друзья и враги, сыновья и внучата. И запах клопов — будто запах духов. Бедовые платьица, примусы, слоники. Басовый аккорд фисгармонных мехов. Кресло в морщинах. Стихи и поклонники… А год безымянный, безвременный век. Война — не война, но тоскливо и вьюга. И там за стеклом — молодой человек И всё еще девочка (в скобках — подруга).

* * *

Нет, это — не вальс, Это — то, что я сделал для Вас На обратном пути. Нет, это — не вальс, Это — несколько скомканных фраз Вместо слова «прости». Нет, это — не вальс, Это — просто печальный рассказ С несчастливым концом. Да, это — не вальс, Это — жизнь ангажирует нас С равнодушным лицом. Счёт, дайте мне счет! Наплевать, что кругом всё течет И срывает мосты. Льёт ночь напролёт, И чугунные львы у ворот Поджимают хвосты. Гром, водоворот — Невозможно движенье вперёд, Если память жива! Счёт, дайте мне счёт! Я сбиваюсь, а время не ждёт И качает права. Раз-два-три, Раз-два-три, Раз-два-три, раз — Это — не танец, Нет, это — не вальс. Нечто кичёвое, Нечто никчёмное Снова пытается выманить нас. Раз-два-три, Раз-два-три, Раз-два и три — Видишь — любуйся, Не видишь — смотри: Пары танцующих, Тройки гарцующих, Птички, синички, скворцы, снегири… Легче, плавнее, уютнее, тише — Тот, кто уснул, всё равно не проснётся. Тот, кто проснётся, увидит афиши И по весне в самокрутку свернётся. Тот, кто размешан живою водою, Выплеснут в лужу и предан забвенью. Я отправляюсь в леса за тобою, Чтобы успеть к твоему возрожденью. Я исполняю заказы и даже Тайно беру чаевые и сальдо. Я выставляю всё на продажу — Подлость, как искренность, — универсальна. Сальные линии, плотные

тени, Тонкие талии, меткие руки — Вальс — идеальное изобретенье, Чтобы продлить долгожданные муки. Лист, падает лист… Слышишь сверху таинственный свист? — Это — время пришло. Лист падает в лист… Если в силах еще, оглянись И — дождем о стекло! Лист, падает лист… Я давно уже не оптимист, Я себя опроверг. Вниз, все-таки вниз… Я вальсирую вниз, А ведь мне так хотелось наверх!.. Раз-два-три, Раз-два-три, Раз-два-три, раз — Это — не танец, Нет, это — не вальс. Нечто кичёвое, Нечто никчёмное Снова пытается выманить нас. Раз-два-три, Раз-два-три, Раз-два и три — Видишь — любуйся, Не видишь — смотри: Пары танцующих, Тройки гарцующих, Птички, синички, скворцы, снегири… Нет, это — не вальс, Это — то, что я сделал для Вас На обратном пути. Нет, это — не вальс, Это — несколько скомканных фраз Вместо слова «прости». Да, это — не вальс, Это просто печальный, печальный, Печальный рассказ… Нет, это не вальс, Это — раз-два-три, раз-два-три, Раз-два-три, раз-два-три, раз…

1994

Глюк

Смирись со мной, мой бледный друг, И не дрожи листом. Мой козлоногий серый глюк С сиреневым хвостом, Живущий скрипами в полу, Скользящий по стене, Вчера на жизненном углу Ты повстречался мне. Ты был в цивильном пиджаке И клетчатых штанах, И линии в твоей руке Предсказывали страх. Я подмигнул тебе, а ты Мне пригрозил хвостом И медленно уполз в кусты, Спугнув чужой фантом. А я искал тебя всю ночь И, сбившись с задних ног, Вдруг понял: горю не помочь! И стал я одинок. Я разозлился на тебя, А ты ответил мне тем, Что, искренне по мне скорбя, Вернулся насовсем. А нынче снова мы враги, Хоть в чём-то и родня. Ты съел вчера мои носки — Ты оскорбил меня!.. Вот так вот за большим углом Овального пути Стоит печальный бог Облом С усмешкой на груди.

1989

Солидный медляк

Вчерашний покой, стучащий, как гной, исчез. И жуткая ночь слезает, как скотч, с небес. Но ты уже спишь и не видишь Луны, Тебе уже снятся свободные сны, В которых нет той, что разбила святой союз, Той, ради которой ты был взаперти, Которую тщетно пытался найти, А после — спастись, ей посвятив свой блюз. Солидный медляк, написанный для неё. В котором и текст, и музыка — всё твоё. Солидный медляк, исполненный для друзей, В котором и текст, и музыка — всё о`кей. В кармане твоём с крестом медальон и файв. И стрелки часов, как плечи весов, — всё в кайф. Но что же ты медлишь! Очнись же скорей! Тебя ждёт толпа у закрытых дверей. Средь мокрых ресниц в выражении лиц — тоска. Тебя больше нет, но ведь это секрет — Они еще ждут, что в окне будет свет! Пусть дом твой закрыт, но ведь где-то звучит пока Солидный медляк, написанный для неё. В котором и текст, и музыка — всё твоё. Солидный медляк, исполненный для друзей, Пьянящий, как мак, гнетущий, как мрак… О`кей. Твой призрачный мозг рассыпчат, как воск, и смят. Но это обман, ведь ты — меломан, мой брат. Она ещё бродит по проседи крыш, И мы её видим, но ты уже спишь. И всё, как всегда, и лишь эта беда с тобой. Не надо, не стоит распугивать муз — Пускай прозвучит твой решающий блюз, Пусть — хоть пара шагов, но зато без оков! Не стой — Один — как другой, Но ведь ты не такой, Ты же споришь с судьбой И нарушаешь покой, Ты презираешь устой, И мы идем за тобой За то, что ты в доску свой, Но что сегодня с тобой? Ты как будто немой! Рот скорее открой И немедленно спой Им свой Солидный медляк, написанный для неё. В котором и текст, и музыка — всё твоё. Солидный медляк, исполненный для друзей, В котором и текст, и музыка — всё о`кей.

1988

Песня про птицу

Жила на свете птица с руками вместо крыльев — Случилось уродиться такому вот изъяну. Все родственники птицы летали в изобилье, А здесь — и клюв, и перья, а руки — как у обезьяны! Назвали птицу выпью, и выпили за здравье, И в лучшем зоопарке ей отвели клетушку, А возле изголовья повесили заглавье: Мечтами птицу не кормить, не то найдете в клетке тушку! А птицу так и тянет летать, У птицы той крылатая мать, У птицы той летучий отец, А она сама — Будто нет ума — Не может летать — и всё! Не может летать… Пришёл на помощь птице какой-то академик, Ветеринар безродный с оплывшими глазами. Пришёл на помощь птице отнюдь не ради денег, А по иронии судьбы он тоже бредил небесами. Он взял кататься птицу с собой на самолёте, И вот они взлетели, и вот земли не стало. А птица беспокойно ведёт себя в полёте, А птица смотрит ввысь и ввысь, а птице мало, мало, мало! А птицу так и тянет летать, У птицы той крылатая мать, У птицы той летучий отец, А она сама — Будто нет ума — Не может летать — и всё! Не может летать… Но вдруг — memento mori! — но вдруг случилось горе! Ветеринар отвлекся и даже не заметил, Как птица, прыгнув в небо, упала камнем в море И распугала хищных рыб своею благородной смертью. И академик плакал, мешая слёзы с пылью, Но чей-то мудрый голос сказал: «Себя не мучай. Коль приключилась птица с руками вместо крыльев, То где-то есть и человек — безрукий, но зато летучий!» А птицу так и тянет летать, У птицы той крылатая мать, У птицы той летучий отец, А она сама — Будто нет ума — Не может летать — и всё! Не может летать…

1992

В запой

Не очень-то легко дойти пешком до неба, А до тебя достать — куда трудней, ручаюсь я! А мне кругом твердят, что истина — на дне, мол, Ложь — где-то на поверхности, а правда — по краям. Я здесь не для того. Я не люблю застолья. Я на тебя любуюсь, о непьющий ангел мой! Из всех путей к тебе, заведомо окольных, Я выхожу на путь один — бессмысленно прямой. Рву на себе тельняшку и не бреюсь ни хрена, Стараюсь вызвать жалость тихой сапой, А горло жжет предчувствие большого бодуна, Последний бой — он беспробудный самый! Я смотрю на тебя, я слежу за тобой, Я забыл все другие дела. Вот возьму и уйду в настоящий запой, Чтобы ты мне его прервала. Я в жизни не ходил ни в горы, ни в походы, Не плавал, не нырял, тем паче — не влезал в забой. Но, правда, иногда я в детстве выезжал на воды, А тут — без подготовки прямиком вхожу в запой! Вхожу туда сознательно, с сознанием борьбы; Быть может, всё, что было раньше, было лишь прологом К решительному шагу за гранёный край судьбы Под самым общепризнанным предлогом. Я спокоен, я собран, как новый герой, Я уже закусил удила. Я практически вышел в открытый запой, Чтобы ты мне его прервала. Мой хрупкий организм настолько непорочен, Что выдержит — держу пари — бутылок эдак семь. Но, правда, говорят, что есть пути и покороче, Вот только б не сорваться — и не уйти бы насовсем! Пусть ждут меня видения и абстинентный криз, Пусть глюки машут пятками из стопки! Но я не отступлюсь, поскольку это не каприз И мой запой принципиальней забастовки! Я уверен в себе. Я доволен собой. Я хлещу эту дрянь из горла. Я всё глубже и глубже вливаюсь в запой, Чтобы ты мне его прервала. Ты вечно за рулем, ты не лелеешь боли, И искорки любви мне не раздуть в твоей душе, А я — почти поэт, а раз поэт, то — алкоголик (К чему же нарушать давно привитые клише)! Ну вылечи меня, ну дай мне шанс остаться трезвым! Ты видишь, я пьянею не от водки, а от глаз! А ты который раз, как по стакану стеклорезом: Не надо, мол, не надо, это песня не для нас! Ах, вот они приехали! Но где же… где же ты!? О, черт возьми, бригада-то другая! Так в одночасье рушатся глобальные мечты. Но я молчу, я не ропщу, я лишь икаю. Я умру от стыда. Я не дамся живой. Эвон как — за здорово живёшь! Для чего я, скажите, пустился в запой, Если ты мне его не прервёшь!? Иду на брудершафт, сворачиваю в штопор, Вздымаюсь на рога, попутно приспустив шасси. И мертвою петлей себя затягиваю, чтобы Всем встречным косякам кричать «пардон» или «мерси». Нет, все, друзья, приехали — на следующей схожу! Ей богу, очень срочно надо выйти! Подайте мне стоп-кран! Я из-под крана остужу Свои крупнокалиберные мысли! Кто меня уважает, тот — полный вперёд! Я б и сам, только мне не с руки… Под крылом самолета о чем-то поёт Зелёное море тоски… Же не манж па сис жур! Подайте на леченье! Ну, может быть, хоть кто-нибудь глоточком угостит! Ведь я вам так скажу: что немцу развлеченье, То русскому, простите, этот — основной инстинкт! Ведь капельница, братцы, — это вам не се ля ви! Под ней запал пропал, азарт разбился. И нет ни дна, ни брода — ни в стакане, ни в любви. За что боролся — тем и отравился! Я послал всё к чертям, я смирился с судьбой: Тихий час, пижама, кровать… Но по ночам я мечтаю вернуться в запой — Тот, какого тебе не прервать.

1998

От рождества до рождества

(25 декабря 1995 — 7 января 1996)

1. Католики встречали Рождество, А мы с тобой хлебали мутный джин, И мы ещё не знали, каково, Но понимали, что не избежим… Я мир застал за прерванным постом И брал тебя в свидетели опять, А после — сортировочным мостом Я уходил в плюс-минус двадцать пять. Была эпоха долгой, но прошла, Молчанье смыло золото с неё, И бремя перезрелого ствола Мы разрядили дырками над Ё, И я свою дыру унёс с собой, А ты свою — обрамила в кольцо… И в ту же ночь серебряная боль Свинцовый клык всадила мне в лицо. Оставив веру тем, кто вечно спит, Оставив горечь тем, кто сладко пьет, Одну реальность — тем, кто мает быт, Другую — тем, кто пестует пейот, Я уповал на волю лишь и явь, И пробовал держаться на своих, И боли говорил: «Иду на я — Пусть выживет один из нас двоих.» Но кто я — безымянный имярек! Не мне спускать судьбу на тормозах! И

не берег ни чёрт, ни оберег, И боги отвернули образа. И я не ждал пощады от друзей, И не просил подмоги у врагов, Я видел цифру скомканных затей — Восьмерку пик из девяти кругов. И петь за здравье вслух уже не мог, А пел лишь про себя за упокой, И то, что стал я половиной бог, Мне вышло боком и одной ногой, А половина та, что Человек, С привычной долей странно не мирясь, Из средств подлунных строила ковчег, Способный в этой грязи не погрязть… И ты пришла: две капли на стакан — Я этот факт в Аду не утаю. И, если буду только сам не слишком пьян, Все под присягой повторю в Раю, Как, разделив полуторный диван, Мы плавно зависали на краю, И время пело, будто тетива: «Нет в смерти счастья, срок тебе даю!»

* * *

Но рок — не слово, слог — не воробей, Вульгарный стиль расплатой чреват, — Я отдал всё от кроны до корней, Я выдержал разгрузку в тыщу ватт. Уж верно, на волне — как на волне, Тем паче, под волной — как под волной! Мой дух рождал трагедию извне, Из музыки — не стой же под струной! Крест на душе — и ни души окрест, А боль сгибает копья, хоть рычи! Я сел, уснул, но вовремя воскрес, Когда пришли верховные врачи, И я халаты их искрапил вдрызг, Пытаясь отшутиться и пропасть, И свой язык, как горький фильтр, грыз, Улыбкой прикрывая волчью пасть. Но кони понесли меня в пикет, Песочным пульсом подсекая ритм. Я не молился, я блевал в пакет Коричневым зерном неспетых рифм, А может, это были просто сгустки фар Кареты алой с розовым крестом, А изо рта сочился красный пар И отлетал малиновым клестом… И понял я, что всё! Что не резон Пытаться выжить в эдакой пурге! И, молча глядя на грядущий сон, Ненужный проездной сжимал в руке. Но бычилась досада через грусть: Никто ж не видел, как прошла беда! И я подумал: если не вернусь, Пороша не оставит и следа. И я твердил себе: не околей! Ты эту явь видением пронзай! И было мне той крови — до колен, Я возвышался в ней, как сказочный Мазай. И видел вновь, как северный олень Несёт к развязке с криками «Банзай!» И я шепчу, теряя сладкий плен: «Счастливо, Герда. И — не замерзай.» 2. То белые халаты облаков, То синие бушлаты медсестёр… Кто жаждет от святых и простаков, Тот получает хворостом в костёр, Тот получает клеветой в висок, Изменой — в пах, обманом — под ребро От выждавших предельно точный срок, Чтоб приравнять к штыку свое перо. Синело небо стертым потолком. Часы остановились возле двух. И непочатой жажды жирный ком Захватывал в заложники мой дух. И ртутный столбик превращался в нить, Зашкаливая кашлем в кровосток. Хотелось пить, хотелось просто пить — Хоть каплю, хоть напёрсток, хоть глоток! Желанье это, будто камертон, Настраивало страх… А между тем, Три феи, положив меня на стол, Пахнули красотой нездешних тел. И я, не дожидаясь той поры, Когда посмертный список огласят, Вдруг принял жизнь за правила игры: Вдох-выдох — пятьдесят на пятьдесят. И связь времен как будто порвалась, И заплясало острое сверло, И из-за плеч невидимый балласт Мне вместо головы оторвало, И, очертя в предельно краткий срок Всех главных дат стальное острие, Оторванный от материнских строп Мой купол унесло в небытие… И вот тогда знакомая мне тень, Махнув рукой, сказала: «Ну, пошли.» Я возразил: «Сейчас ночь, но будет день, Еще не все истлели корабли! Еще остались шансы у людей — Пусть смогут то, что боги не смогли! А если все труды их — дребедень, Я сам свой пуп очищу от земли!»

* * *

Смешав в коктейль изнанку с пустотой, Преодолев исподы и посты, Тоннелем с ультраправою резьбой Я мчался в инфралевые пласты. И контур мой, лишённый фаз и поз, Лёг на прилавок страшного суда, Но я-то знал, что это лишь наркоз, К тому же — местный, местечковый, ерунда… Но, видно, Рай уже недалеко… Бес-дромадер с отмычкой от табу Мне предложил в игольное ушко Проникнуть на его чужом горбу. И ангелы роились, как мошка, Торгуя кодом адовых прикрас. Наркоз крепчал. Сон лился с молотка, На суть присяжных выливая сглаз. Пока они шептались о цене, Смакуя быль в кулисах-небесах, Их справедливость показала мне Две ягодицы на одних весах. И я с досады ахнул в молоко, Разбил мишень и сгрёб двадцать один. И кто-то крикнул: «Верное очко! Пойдемте, судьи, прочь — он победил.» И чудо, как всегда, произошло, И, пожурив, меня вернули вспять, И, опершись на правое крыло, Я левым боком стал атаковать, Я выбил дверь в обратно — пустотой, Распаханной в гортанные низы… И боги сняли нимбы предо мной, И черти спели: «Ай да сукин сын!» Я возвращался к песням и друзьям, Мой мир был цел, и я в нём невредим. И заживал мой резаный изъян, Мой теневой фамильный побратим. И больше не деля на инь и ян Пространство между окон и картин, Я боли говорил: «Иду на я. Ты уходи, родная, уходи.»

* * *

Пока я пел, зима оболгалась И справила второе Рождество. И в мире снова наступил баланс, Чей смысл — никому и никого. И, чтоб опять не начинать с нуля, Я начал ниже — с самых минусов… И под ногами напряглась Земля И сморщила виски у полюсов.

1998

Корабли

Дантес мне враг, но истина дороже. Дорожный знак мне ближе, чем Дали. И рифма тем изысканней, чем строже. Но всё же, всё же, всё же корабли Плывут туда, откуда ветер не виден, Хоть и скошены линии вдоль берегов, Туда, где Дант, Шекспир, Гомер и Овидий Читают распечатки самых лучших стихов — Маршрутом бутылочных писем, Мотивами бутылочных песен. Копать ли яму иль купать в шампанском Свои неоднозначные нули, Иль выйти в свет в воротничке испанском — Не все ли нам равно, коль корабли Уже плывут по бурной протоке, Теряя по дороге своих моряков, В ту пристань, где забыты даты и сроки И всех прибывших делят на друзей и врагов — Маршрутом бутылочных писем, Мотивами бутылочных песен. Не боги мы и даже не герои — Горшки мы обжигаем на мели. Но мы уже распределили роли, И скоро, скоро, скоро корабли Нас заберут в копчёные трюмы, И мы увидим сами, как велик океан. И бросим всё, и поплывем за буруны На остров, превращённый чьей-то силой в туман — Маршрутом бутылочных писем, Мотивами бутылочных песен. Мои слова — да кой-кому бы в уши, И мы бы всё успели, что смогли. Мы на мели, но всё же не на суше, А значит есть надежда, что корабли Уже плывут спасать наши души На случай, если вдруг мы заплывём не туда. Что там вода — лишь продолжение суши! Кто разучился плавать, тот умеет летать — Маршрутом непуганых чаек, Мотивами наполненных чашек.

1993

Возвращение именных вещей (1999)

Парашурам

Углы тёмных окон Затеплены снегом. Луна глядит с неба, Как бронзовый кокон. Ночные кошмары Втихую уснули. Часы затянули Глухие удары. И тьма приближается По зеркалам, Подобно ветрам, Под строгий скрип рам. И всё повторяется По вечерам — Под парашурам… Под парашурам… Бездомные звери Теряют надежды Прорваться, как прежде, Сквозь плотные двери. Их сытые братья Кусают постели — Их души взлетели, Покинув объятия Тёплых квартир И уютных углов, Ласковых слов И сытных столов. И скоро их примет Терновый покров — Под шорох ветров… Под шорох ветров… Ведь Ночью все кошки — сэры, Ночью все лорды — люди, — По прихоти пасмурной юной химеры Старинных наивных иллюзий, прелюдий И снов на чужом языке, Растворённых в реке… Качают причалы Грань неба и суши И шепчут: «Послушай, Начнём все сначала?..» Им хочется верить, Хотя бы отчасти. И хочется счастье Словам их доверить. И только б не кончилась Ночь до утра. Что было вчера — То было вчера. А завтра наступит Другая игра — Под парашура… Под парашура… Ведь Ночью все кошки — из серы, Ночью окошки — из ртути, Ночью сближаются сферы, Ночью сплетаются судьбы — По прихоти пасмурной юной химеры Старинных наивных иллюзий, прелюдий И снов на чужом языке, Растворённых в реке…

1991

Дилижанс

Когда больше невмочь, Когда надо уйти, Поверь в единственный шанс: Нырни в прохладную ночь И повстречай на пути Полупустой дилижанс. Тебя обнимет тепло Его уютных кабин И пейзаж на стекле. Считай, тебе повезло И ты уже не один В угрюмой каменной мгле. Полупустой дилижанс, Истёрты мраком углы, И время лижет бока. Подков кочующий джаз, И кони слишком малы, Чтобы догнать облака. Зато — забавная трель Родных, но неведомых лиц В сетях мерцающей тьмы. И путь уходит в апрель, Стряхнув с холодных ресниц Суровый профиль зимы. Спираль ночных городов, Бездонных улиц хвосты, Свет придорожных кафе. Храня сценарии снов, Не засыпают посты И рыцари в галифе. Наивный дождь за окном Поет солидный медляк Нескладно и невпопад. Вы с ним похожи в одном — Обоим больше никак Нельзя вернуться назад. Но вскоре сбудется день, Лишь только сонную мглу Пронзит слепая гроза. Её прозрачная тень Молчит в соседнем углу, Не открывая глаза. Ее разбудишь лишь ты, Вы с нею чем-то близки — Она, как ты, молода. Сорвав вуаль темноты, Смахни с холодной щеки Осколки прежнего льда. Встань, пой и иди. Пусть вокруг флиртует вода. Это всего лишь настали дожди; Это значит: прошли холода. Встань, пой и смотри, Как дорога бежит назад. Хвост трубой! Раз-два-три: Шаг за шагом, за шахом — мат… Когда больше невмочь, Когда надо уйти, Оставь единственный шанс: Нырни в прохладную ночь И повстречай на пути Полупустой дилижанс. Твой шанс, твой шанс — Полуночный дилижанс. Твой шанс, твой шанс — Полуночный дилижанс…

1990

Белая песня

Ещё один исчезнувший фантом, Ещё одна взлетевшая свеча, Ещё одна зарубка палача На берегу, пожизненно крутом. История, похожая на быль, Но, в общем-то, — украденная сказка. Смотри, как тихо оседает пыль. Смотри, как плотно зарастает ряска.

* * *

Твой путь испорчен ранним дождём И желанием делать добро. Твои сапоги недостаточно жмут, Чтоб чувствовать силу земли. И чёрное кружево соседских ворон В глазах твоих дробит серебро. И здесь еще тепло, но тебя уже ждут, Меняя времена на рубли. Пусть небо будет, Как последний приют Твоих надежд, Заколоченных в гроб. Брось эти дикие цветы На могильную плиту У конца всех дорог. И вдаль — до самых холодных камней, До отравленных холерой лесов. Чтоб легче дышать, кто-то сделал надрез На горле твоей первой любви. Ты мог бы успеть, но стихия сильней, Она поет на сто голосов. И горб твой растёт, достигая небес… Как хочешь — так иди и живи. Стоит ли делать Этот путь, Чтоб увидеть этот лес, Где не слышит никто. Брось эти тщетные мечты В яму чёрного добра На краю всех мостов…