Зимовье зверей

Арбенин Константин Юрьевич

1991

Банальный блюз

Банальный блюз, пропетый на ветер, Который услышали только звёзды. Взгляд, молчаливо жаждущий встретить, И шёпот часов, говорящих «поздно». Блюз — серенада для пустого балкона На фоне твоей подозрительной дачи. Блюз охрипшего телефона — Классический блюз неудачи. Блюз под часами. Блюз двадцати одной сигареты, Увядших цветов и пустого желудка. Тщетный, как поиски мелкой монеты В кармане на грани потери рассудка. Скрип заевшего патефона В бессовестном небе с пустыми глазами. Приторный блюз, будто чай без лимона, — Классический блюз под часами. Блюз неудачи. Блюз тет-а-тет с равнодушной Луною. Бессонница слов и случайные звуки. Шорох чернеющих линз за спиною, Внезапный удар и разбитые руки. Блюз двух дорог, перекрёстка лишённых, Как поиск ответа в бездарной задаче. Тщетный мотив для двоих невлюбленных — Классический блюз неудачи. Блюз под часами. Блюз опустевшего переулка, Смеющихся луж и промокшей одежды. Блюз — на будущее наука Под жалкие всхлипы распятой надежды. Блюз без тебя и меня — обоюдно. Во всей ерунде виноваты мы сами. Мрак, растворивший нас в улицах людных, — Классический блюз под часами. Блюз неудачи.

1989

Ночь босиком

По

дождливым улицам без зонта, Мостовыми и лужами босиком — Я искал ночлег и считал до ста, То едва дышал, то бежал бегом. Только ночь сильней в тыщу раз была, Только ночь была в сотню раз длинней И манила пальцем из-за угла, Чтоб остался с ней, чтоб остался с ней… Я не слушал ночь и шагал вперёд, Забывая всё, что когда-то знал. Я забыл, где выход, забыл, где вход, Где течёт метро, где шуршит вокзал. Я свернул, как будто бы невзначай, В дом, где стены — пыль, потолок в дыму; В этом доме был мне обещан чай — Много лет тому, много лет тому… Я пришёл, но боюсь постучаться в дверь. Я за эту ночь стал совсем другой. И храпит за стеной кровожадный зверь — Стережёт покой, стережёт покой… По дождливым улицам без зонта, Мостовыми и лужами босиком… Я искал ночлег и считал до ста, То едва дышал, то бежал бегом. Только ночь сильней в тыщу раз была, Только ночь была в сотню раз длинней И манила пальцем из-за угла, Чтоб остался с ней, чтоб остался с ней…

1992

Негр зимой

Негр зимой — Несчастный изгой, Голодный и злой, Стоит под сосной И ждёт перемен. Ах, негр зимой! Ему бы домой — Туда, где бронзовый зной, Где пальмы пахнут весной И солнце жжёт, как рентген. Он вспоминает свой лес. Он на банан бы залез. Плевать ему на прогресс, На политический стресс И на другие дела. Ему не нужен ликбез, Он обойдётся и без. Ему бы визу на въезд, И он бы вывез свой крест В страну большого тепла. Мне жалко негра, что стоит на остановке зимой. Я у окна торчу и плачу, глядя в эти глаза. Нет, я не выдержу и скоро приглашу его домой. Нам в этот вечер смешной Друг другу бы всё рассказать!.. Я знаю: негр будет рад! Ведь негр — мой чёрный брат. Негр замерз, Закоченел его торс. Но он послушает «Дорз», Он выпьет клюквенный морс — И сразу станет светлей. Я рядом с ним — альбинос, Но разве в этом вопрос: Какого цвета чей нос! Да будь он хоть эскимос, Хоть древний грек, хоть пигмей! Мой негр очень умён, Он помнит восемь имён. Он принц каких-то племён, Муж восемнадцати жен, А может, даже и ста. Зовут его Легион. Он щедрый, как фараон. Он даст мне свой телефон И пригласит занять трон, Но это только мечта!.. А наяву — Мне жалко негра, что стоит на остановке зимой. Я у окна торчу и плачу, глядя в эти глаза. Нет, я не выдержу и скоро приглашу его домой. Нам в этот вечер шальной Друг другу бы все рассказать!.. Я знаю: негр будет рад! Ведь негр — мой чёрный брат.

1991

Тёплая война

Икар не упал. Не сгорел Клаас. Выстрелил в воздух Дантес. В кварталах хлеб меняли на квас И древесину — на лес. Герострат выжигал. Крысолов сочинял Безопасные песни для крыс. И каждый ребёнок спокойно спал Или пряник печатный грыз. Платонов писал о непрожитых годах. Арбенин лелеял жену. И герои гурьбой отдыхали на водах, Развлекаясь прыжками в длину. И Евгений тонул, но уже не в воде. А Жанна пасла гусей. И все разговоры сводились к еде, Видно, жить становилось вкусней. И синяя птица нашлась. И туфелька впору пришлась… Почему же так холодно мне На этой тёплой войне?

1996

Контрабандист

Не странно ли, что, днём тебя найдя, Я каждый вечер вновь тебя теряю? Приметам я давно не доверяю, Но стены без единого гвоздя Не устоят и порастут травой, А значит — ждать неведомое нечто… Любая остановка бесконечна, Когда конечен путь как таковой. Заползший контрабандой в эту жизнь, Я не пойму, что с нею делать дальше. Я устаю, когда не слышу фальши, Я не хочу точить твои ножи. Я оторвался от своих корней, Ты приросла к оторванности дикой — Мы наравне. И в Ад за Эвридикой, Уставший не спускается Орфей. До февраля — скучаю, как могу. Терплю, не слыша отклика кукушки. И вижу тени — Башлачёв и Пушкин Ждут третьего на меченом снегу… (…то был не я…) Тебе не обрубить своих хвостов, Мне не подохнуть от потери крови. Ты — в полусне, а я — на полуслове, Как две войны в молчании миров. Как две войны в забвении миров. Как две войны в смятении миров.

1996

Родословная (1999)

Самолёт

Самолет мой у крыльца Заведён и дышит жаром, У пилота под загаром То ли копоть, то ли пыльца. Улетаю в небеса, Разделённые по парам. Пожелай мне — с легким даром — Два билета в два конца. Самолет мой невелик — Два притопа, три прихлопа, Два аршина, взгляды в оба И солёный пуд земли. Бирюза и сердолик На его крылах покатых. Пожелай мне снов богатых И нерукописных книг. Пожелай мне нелётной погоды, Подскажи мне, как побыстрее вернуться, Но не верь мне, что улетаю на годы, — Не успеет земля обернуться… Самолет не будет ждать, Но не стоит обольщаться, Даже если постараться, На него не опоздать. Ничего не надо брать; Два желания — и только, Ведь лететь придется долго, Значит, будет, где терять. Эта мертвая петля Замыкается внезапно, Самолет летит в засаду Через льды и тополя. Дам пилоту три рубля — Пусть помедленней, кругами, Или даже вверх ногами — Небо — звёзды — след — земля… Пожелай мне нелётной погоды, Подскажи мне, как побыстрее вернуться, Но не верь мне, что улетаю на годы, — Не успеет земля обернуться… Не ищи меня потом И не обивай порога, Я вернусь другой дорогой И найду свой старый дом. Восемь футов под крылом, Пять парсеков в поднебесье — С этой рукотворной песней И с мечтами об ином. Пожелай мне улётной погоды, Подскажи мне, как побыстрее вернуться, И не верь мне, что улетаю на годы, — Не успеет земля Обернуться вокруг — Через льды, тополя, Через тысячи вьюг, По дорогам пыля, Оставляя круги, Я вернусь, но другим, Я начну, но с нуля, А пока — самолет Раздувает пары, Отправляюсь в полет Посмотреть на миры…

1993

Миф одиночества

Одиночество — высшая мера, Нелегальная тайная вера — В наказание за неверие В Лилипутию Гулливера. Одиночество —

мертвая зона, Смесь бассейна, рва и газона, Нависающая в бессезоние Над свободою Робинзона. Я тупею на этой войне, Я пропах этой серой, как серый монах. Все, что было со мной, осело во мне, Все, что будет, запуталось во временах. Настоящего просто нет, Все чужое ношу в себе. Я в обиде на этот свет, Но другой мне не светит в ближайшей судьбе — Но этот миф доживает своё, Этот миф доживает своё, Этот миф доживает своё — Ему уже все все равно. Этот миф доживает своё, Этот миф доживает своё, Этот миф доживает своё — И я открываю окно. Но, если я остаюсь при своём, Значит, все уже в прошлом, на всем уже крест. До поры я — никто, человечек с ружьем, А потом моя поза — парадный подъезд. Память хуже, чем ложь и спид, Но лучше память, чем пустота, — Ублажая фальшивый стыд, Иногда она мне говорит: «Никогда!» Но этот миф доживает своё, И этот миф доживает своё, Этот миф доживает своё. Видишь, где он теперь? Этот миф доживает своё, Этот миф доживает своё, Этот миф доживает своё — И я отворяю дверь. Одиночество неприкасаемо, По косой стекает слеза его, Одиночество непредсказуемо, Как судьба Максима Исаева. Одиночество — тёртая схема, В ком-то замкнутая система, Направляющая стенающих По пятам капитана Немо. В жирных пятнах моей мечты Размножаются вирусы пены у рта, Подожди, — говорят, — отдохнешь, мол, и ты, Когда тень седины уравняет цвета. Головешки не стоят свеч, А свечи стоят столько, сколько стоят. Расстоянье от глаз до плеч По расчетам забрызгает лишь первый ряд. (И я эмигрирую вглубь, Я имиджирую черный ящик, Я продолжаю борьбу зуб за зуб Между прошлым, будущим и настоящим, Я эксплуатирую рок, Я гарантирую гвоздь программы, Я для любителей музыки впрок — Лишь последняя буква их собственной мелодрамы.) Но этот миф доживает своё, И этот миф доживает своё, И каждый миф доживает своё — Его уже, в сущности, нет! Этот миф доживает своё, И этот миф доживает своё, И этот миф доживает своё, Но оставляет след… …И я оставляю след…

1990

Крысолов п. С

— Мне скучно, Холмс.

— Что делать, Ватсон…

(«Сцена из Ватсона»)

Я сумасшедший из разряда бесшабашных, Я оглашенный из неразглашённых. Я промышлял с башибузуками на башнях И состязался с донжуанами в донжонах. Из ряда вон нередко выходящий, Я приходил всегда не вовремя, не к месту, И всех невест под звуки флейты уводящий, Я в сито снов им подсыпал сиесту. Мой Боливар двоих не переварит — За перевалом будет передышка, И я закончу свой рассказ на том привале, Конечно, если не добьет меня одышка… Я не любитель слишком четких слов и линий, — Гляжу, как в горне корчится узор. Я жгу хвосты, а ты, как младший Плиний, Твердишь, что в каждой книге есть резон. Я вывел крыс отрогами Шварцвальда И выпил залпом небо над Берлином, И среди скал искал следы слепого скальда, Чей день кровав, а ночи пахнут гуталином. Я богоборчеством нарочно был испорчен, Чтоб в атеизме возродиться снова, И главный кормчий на краю мне рожи корчил И утверждал, что Бог, увы, — не только Слово… Я не ценитель откровенно пошлых жестов, Но рукописи требуют огня! Я наблюдаю за горением с блаженством, Сжигая четверть жизни за полдня.

1994

На стене

Все, что происходит, происходит вне — Вне тебя, но ты достоин того. Ты достоин того, чтобы висеть на стене С накрахмаленным воротничком и напудренным лбом. Ты достоин того, чтобы собою пленять Кабинетных вельмож и простых ходоков. Ты их можешь принять, но ты не можешь обнять, Ты не можешь увидеть их лиц сквозь ретушь зрачков. Ты достоин того, чтобы висеть на стене, Ты достоин того, чтобы пылиться в шкафу. Ты достоин того, чтобы молчать в глубине — В коленкоровом сне, Под тиснёным табу. Все, что происходит, происходит без нас, Без нас, сонных, но мы достойны того. Мы достойны того, чтоб не бояться их глаз — Глаз всех тех, кто глядит со стены сквозь доски гробов. Мы достойны того, чтобы класть их на стол И пытаться понять, толкаясь в дверях. Мы способны распять (или даже раз сто) На ближайшей Великой Сосне или в календарях. Ты достоин того, чтобы висеть на стене, Ты достоин того, чтобы пылиться в шкафу. Ты достоин того, чтобы молчать в глубине — В коленкоровом сне, Под тиснёным табу. Все, что происходит, происходит во мне. Да, я знаю, но я достоин того. Я достоин того, чтоб рисовать на стене Силуэты великих господ и лики рабов. Я достоин того, чтобы все это понять И, забыв их черты, больше туда не смотреть… Я достоин всего, но я не в силах унять, Подставляя свой радостный стыд под дежурную плеть. Ты достоин того, чтобы висеть на стене, Я достоин того, чтобы стоять под стеной. Ты достоин того, чтобы молчать в глубине — На серебряном дне, В коленкоровом сне, Нарисованном мной.

1990

Хвост за хвост

Когда на земле еще не было мела, Когда еще рыбу кормили ноги, Когда от возможностей все коченело И были микробами даже боги, Когда флора с фауной жили едино И не знала узла ни одна лиана, Когда каждый, кто пас, был сам себе и скотина, А каждый, кто пил, пил из океана, Катехизис был прост И далёк от интриг: Хвост за хвост! Плавник за плавник! Но еще в одноклеточных зрела свобода — Размножалась деленьем, искала слово. И уже без зазренья брала природа Не только своё, но и часть чужого. Ведь чужое казалось сытней и слаще, И голодный стал грозой водопоя, И, когда двое сытых сходились в чаще, Они ждали его, чтобы сдаться без боя. Первый жертвенный взнос За близость к огню — Хвост за хвост! Клешня за клешню! Теневые титаны не терпят оваций, Богословы в миру не глядятся в небо. После всех инквизиторских операций На земле оставалось немного хлеба Да в придачу немного сухого дыма, Чтоб дышалось легко только тем, что поплоше. А влюбленных измена вела на дыбу, Заполняя присевшей толпою площадь. Не вставай в полный рост, Коли жизнь дорога — Хвост за хвост! Рога за рога! Черно-белый альянс приобрёл оттенок, Буквы выцвели, мыши оправу сгрызли. И филологи стали писать на стенах, Потому что молчать им мешали мысли. И сверхновые ползали между прочих, Не имея на свой аппетит патента. И булыжник не стал еще оружьем рабочих, Но топор уже стал инструментом студента. Каждой твари — свой пост, Каждой тле — свой роман. Хвост за хвост! Карман за карман! А теперь, обойдя только контур дороги, Мы вернёмся к своей рок-н-ролльной планиде, Где чулки возбуждают сильнее, чем ноги, Где Сатурн приоткрыт, но в упор не виден, И хвосты, не ставшие атавизмом, Костенеют — и их не продать, не отбросить. И судьба с неособенным альтруизмом Предлагает на выбор мне — плешь или проседь. Время строит помост, Чтоб замкнуть болеро: Хвост за хвост… Добро за добро.