Злодейка в быту

Черная Мстислава

Ответить я не успеваю, потому что пространство снова меняется, и мы оказываемся на дорожке перед входом в знакомый павильон. Солнце уже зашло, но день еще догорает, и я спокойно читаю иероглифы на табличке: «Сокровищница искусств», именно так я назвала павильон вечность назад. Что у меня тогда в голове было? Сейчас я бы выбрала что-нибудь более изящное.

Я уже собираюсь войти, когда замечаю сор у самых дверей, словно кто-то топтался здесь и пылинки осыпались с обуви на доски, однако дверь не взломана, даже не поцарапана. На ум приходит дядя, но

в то же время мне трудно представить, что это был именно он.

Цыкнув, Шаоян касается двери, и от его прикосновения на дереве проступают иероглифы. Вязь довольно сложная, но общий посыл я улавливаю — защита. От расшифровки смыслов меня отвлекает молочно-белый, похожий на лунное сияние свет, заклубившийся над порожком. Шаоян присаживается на корточки и без колебаний опускает в дымку пальцы. Повинуясь его легкому движению, свет закручивается по спирали, и в центре проступает картинка, этакое магическое видео без звука, и я вижу, как к сокровищнице подходит отнюдь не дядя. И даже не тетушка.

Пройти к моему приданому попыталась кузина Сюлан, младшая из сестер.

Ха…

— Какой сюрприз, — хмыкаю я.

— Дорогая супруга, поверить, что юная особа, за которой нам повезло наблюдать, дочь своего отца, я могу. Но я отказываюсь верить, что твои отец и дядя настоящие братья.

— Кто знает? — Я пожимаю плечами.

Убедившись, что проникнуть в сокровищницу не получится, кузина сдается, и волшебный свет рассеивается.

Я запоздало вздрагиваю:

— Ян’эр, это ведь песок, а не прах?!

— Конечно… — Шаоян делает нервирующую паузу, — песок. Кстати, почему ты думаешь, что приданое интересует твоих родственников в смысле денег? Возможно, им нужно что-то конкретное?

— Подарки от матери? — сразу догадываюсь я. — Папа не отдал мне их перед отъездом, наоборот, придержал до моего замужества. Хм, занятно. И раз кузина нанесла мне визит, игнорировать будет слишком грубо.

— Как по мне, она слишком незначительная особа, чтобы принимать ее всерьез, — кривится Шаоян. Он, очевидно, не рад разбираться с дядиной семьей, когда самое время уединиться в спальне.

Неожиданно для самой себя я вдруг киваю. Да, переносить на девушку мою неприязнь к ее родителям неправильно, но это не значит, что я должна танцевать вокруг кузины танцы с бубнами, достаточно издали убедиться, что всё в порядке. Что касается попыток добраться до моих сундуков… Пусть еще раз попробуют — для этого придется спуститься в Нижний мир.

Без лишних слов я закидываю руки Шаояну на шею, привстаю на цыпочки и целую мужа в губы. В бездну все проблемы! У нас медовый месяц, между прочим, а значит, поцелуй будет долгим и сладким. Я погружаю пальцы в густые темные пряди, и Шаоян позволяет мне закручивать завитки, отвечает на поцелуй. Я ощущаю, как его ладони соскальзывают мне на поясницу, Шаоян осторожно гладит. Его прикосновения, приправленные ци, будоражат, я с тихим стоном выгибаюсь. Мысли о сундуках становятся все менее и менее убедительными, колени слабеют, и я крепче вцепляюсь Шаояну в плечи.

Над

ухом раздается его смешок, полный самодовольства, но одновременно и нежности. Его дыхание щекочет шею. Ци все новыми и новыми разрядами пробегает по телу. Сердце все быстрее гонит кровь по венам, я предвкушаю чистое удовольствие.

— И ведь не стыдно в таком возрасте подглядывать, — бормочет Шаоян что-то совершенно непонятное.

И неожиданно откуда-то из-за угла доносится ворчание:

— Этому старику нужна справедливость.

Я оборачиваюсь.

Глазам не верю!

Куда все исчезло? Когда Шаоян успел? Мы же целовались… Павильоны исчезли все до одного вместе с мощеными дорожками, от растаявшего великолепия осталась одна только яма рукотворного пруда, без воды. Зато вернулся мелкий мусор — там, где была сокровищница, на утоптанной земле лежит кувшин с отбитым дном.

Оглядываясь, я наконец вижу здешнего призрака — старика в робе, подпоясанной самой обыкновенной веревкой, и с другой веревкой, почему-то спускающейся с шеи. Вероятно, до исчезновения павильонов призрак сидел на дощатом полу, а теперь оказался на голой земле, точнее, завис над ней, не замечая перемены высоты. Ноги скрещены, спина сгорблена, руки соединены перед собой в ритуальном жесте.

Ха, ему обязательно было прерывать нас?

— Дедушка, кто вас обидел? — вздыхаю я. Оставлять его одного неправильно.

— «Обидел»?! — взвивается призрак. — «Обидел»? Он обошелся со мной как с собакой! Посадил на цепь!

Что?

Старик дергает за обрывок веревки на шее, но ничего не происходит.

— Его здесь запечатали, — поясняет Шаоян с нотками злости.

— Зачем?

Шаоян пожимает плечами:

— Не все готовы терпеть призрака по соседству. — Он вроде бы говорит про тех, кто запечатал старика, но одновременно и про себя тоже.

И я, пожалуй, согласна, но я не готова идти… на радикальные меры. В самом деле, не запирать же старика, например, в кувшин, это слишком жестоко.

Призрак довольно лихо для своего возраста — почему седина и морщины сохраняются, а немощь нет? — поднимается на ноги и указывает на меня пальцем, словно это я виновна в его посмертных злоключениях:

— Я лишь присматривал за моей Сян-Сян. Я боялся, что они будут недостаточно внимательны!

— Дедушка, вы говорите о своей супруге? — догадываюсь я. Вдову, насколько я помню, забрал нынешний староста деревни. Вместе со всем более-менее ценным имуществом, которое он выгреб из хозяйства старика.

— Конечно же, о ней. О ком еще? Пока я был рядом, этот пройдоха боялся и помнил о вежливости! Но однажды в деревню забрел странствующий монах, чтоб у него ноги переломались и узлом завязались, и вернул меня домой, привязал к колодцу. Этому старику нужна справедливость!

Начав решительно, призрак заканчивает слегка растерянно, руки безвольно повисают вдоль тела, и я отчетливо понимаю, что он очень устал, то ли от своего странного существования, то ли от одиночества, то ли от всего сразу.