Злой
Шрифт:
— Ты! Знаешь Морица?
Бурас даже покраснел от негодования.
— Коллега, — ответил он с достоинством, — вы просто невоспитанны. — Затем добавил менее сдержанно: — Я с тобой свиней не пас, ты, хам!..
— Да ладно тебе, хорошо, — успокаивающе сказал парень с пёстрой бабочкой. — Морица знаешь?
— Пошёл вон! — буркнул Бурас. — А то как хвачу кирпичом…
— Как хочешь, — флегматично откликнулся юноша. — Будешь потом, сынок, иметь неприятности. И зачем они тебе?
Бурас задумался, затем старательно свернул газету и положил в карман.
— Подожди здесь, — бросил он, — если ты такой крутой… — и направился к воротам,
Юноша с изумрудной бабочкой, так же точно, как Бурас, опёрся о решётку запертого магазина и стал грызть орешки. У его ног вскоре образовалась целая горка скорлупы. Через несколько минут под уличными фонарями появился Бурас и вежливо произнёс:
— Прошу вас, пан…
Он пошёл впереди. Юноша последовал за ним, держа руки в карманах, по дороге ловко сталкивая ногой скорлупу в кювет.
Бурас миновал одни ворота и вошёл в другие, рядом. Это была слабо освещённая арка со сводами, украшенными потрескавшимися красочными узорами, куски которых свисали в полумраке, как сталактиты. Здесь было множество вывесок и табличек, едва различимых в сумраке.
Когда Куба вслед за Бурасом вошёл во двор, оказалось, что там стоял только один дом с надстройкой со стороны улицы: в глубине двора возвышалось разрушенное каменное здание, давно сгоревшее и лишь частично отстроенное. В окнах немногочисленных комнат горел свет. С левой стороны низенькая ограда отделяла тесное пространство двора, за ним тянулись руины построек, разрушенных десять лет назад. Всюду было множество дорожек, проторённых среди осколков, сорняков и мусора. С левой стороны вдали виднелся большой универмаг на улице Братской; светились огоньки домов на улице Видок. Бурас легко вскочил на ограду, затем ловко спрыгнул на какую-то дорожку и нырнул в темноту. Юноша, следовавший за ним, обходил препятствия, чутьём угадывая их в темноте, — остатки стен, основания ступеней; он влезал на кучи битого кирпича и спускался в лабиринты разрушенных некогда бомбами фундаментов и подвалов. В мутных вечерних сумерках, в свете далёких уличных фонарей, он видел впереди спину своего проводника.
Внезапно Кубе пришло в голову, что Бурас кружит и петляет нарочно: они шли по узким коридорам не существовавших уже десять лет жилищ, карабкались на площадки поросших травой, покрытых плесенью лестниц и снова спускались в чёрные ямы, влезали в окна, за которыми ничего не было, пробирались через закоулки, где когда-то стояли ванны.
Похоже было, что всё это делалось для запугивания новичка. Однако юноша с пёстрой бабочкой не был новичком. Когда-то, много лет назад, он хорошо знал провалы и лабиринты варшавских руин и умел передвигаться в них, как ловкая, неуловимая щука в воде. Бурас про себя удивлялся, что не слышит позади Учащённого дыхания, которое свидетельствовало бы об усталости или, по крайней мере, о волнении его спутника. Вскоре он остановился.
— Ну смотри, пан, мы уже дошли… — В этих словах прозвучало что-то похожее на признание — мол, этот фраер позади — некто равный ему, свой, кого он, Бурас, лишь в первую минуту не распознал.
Они стали карабкаться на огромную насыпь из старого кирпича, скреплённого глиной. Отсюда четыре железные балки, образовавшие нечто, похожее на мост, вели прямо на второй этаж разрушенного пожаром флигеля.
Бурас и Куба прошли по балкам и неожиданно оказались в широкой чёрной штольне из обожжённого кирпича с отвесными, на вид неприступными стенами. Это было всё, что осталось
Идя по нему в полумраке, Бурас и Куба в конце концов наткнулись на пробитое в стене отверстие, выходившее прямо на фантастическую лестничную клетку, которая начиналась со второго этажа. Здесь даже уцелели перила, но под ступенькой, на которую Куба поставил ногу, зияла чёрная пропасть. Это было самое опасное место пути, и юноша, окинув его взглядом знатока, невольно вздрогнул.
Они поднялись ещё на два этажа выше. Наконец Бурас толкнул старую разбитую дверь. В тёмном зловонном коридорчике слышались голоса и поблёскивал слабый огонёк керосиновой лампы. Бурас исчез за поворотом коридора, затем вернулся и молча открыл дверь; следом за ним появилась какая-то огромная, невероятно плечистая тень в плаще с поднятым воротником. Тень бросила в направлении света: — Помни, Мориц, не опаздывай! — и исчезла.
Из-за поворота коридорчика послышался голос Мехцинского:
— Пегус? Куба? Иди сюда.
Якуб Вирус уверенно прошёл по коридорчику и оказался в маленькой комнатушке с ободранными стенами: кроме нескольких деревянных ящиков, здесь ничего не было. На одном из ящиков стояла керосиновая лампа, на другом сидел Мориц Мехцинский и курил, глядя на Кубуся с деланной весёлостью, за которой скрывались волнение и тревога.
— Ну что, попал? — спросил он подчёркнуто безразличным тоном. — Я думал испугаешься.
— Ну, знаешь, — непринуждённо ответил Кубусь. — За кого ты меня принимаешь?
— Мне казалось, что ты уже забыл, как ходят в развалинах, — насмешливо заметил Мориц.
— Нет. Но я не ожидал, что здесь в центре, до сих пор такие свалки.
— Уже ненадолго, — вздохнул Мориц.
Он встал и вышел в коридорчик, потянув за собой Кубуся. Сделал несколько шагов и резко остановил Кубу: дальше открывался провал глубиной в два этажа. Вокруг виднелись огни зданий и уличных фонарей, совсем рядом мигали лампочки кинотеатра «Атлантик», дальше справа — огромный рельефный массив высотного дома; Иерусалимские Аллеи тянулись светящейся полосой на запад; вдали, на юге, алело зарево района МДМ. Мориц показал на место, где когда-то были руины, на углу Аллей и Маршалковской. Теперь там стояли неподвижные самосвалы, бульдозеры, экскаваторы — рядом с гостиницей «Полония» раскинулась широкая площадь, подготовленная для будущей застройки.
— Тот угол мы уже обработали, — непринуждённо произнёс Мориц. — Помнишь, — прочувствованно добавил он, — ту забегаловку.
— Помню, — ответил Куба, — там ещё был очень приличный хозяин. Такой толстый, с заячьей губой. Продавал водку детям от восьми до восемнадцати лет. — Непонятно было, шутит он или действительно жалеет о прошлом.
— Теперь очередь за нами, — вздохнул Мориц. — Здесь будет застраиваться часть площади. Говорю тебе: вот такая колоннада… — он сделал рукой широкий жест, чтобы показать Кубусю грандиозность колоннады.
— Откуда ты знаешь? — поинтересовался Кубусь.
— Я был на выставке, на Театральной площади. Показывали, как здесь всё будет выглядеть. Ганке понравилось… — он вдруг умолк, как бы жалея, что произнёс это имя.
— А тебе? — тихо спросил Кубусь.
— Мне? Мне тоже. Однако этого всего жаль… — он указал рукой на чёрные остатки руин внизу, — жаль этой жизни. Да, да, — добавил Мориц. — Такой жизни, как здесь, в этих развалинах, уже не будет.