Злые ветра Запада

Манасыпов Дмитрий Юрьевич

– Значит, мне так и суждено помереть от зубов смертоглава или быть разорванным одержимыми. А так надеялся подохнуть в чистой мягкой постели, даже о внуках мечтал.

– Таких маленьких, и с татуировками по личикам?
– Мойра возникла рядом, и тут же пропала.

– Вот что она, скажи мне, отче, понимает в этом?
– Дуайт потряс бутылку, жалея, что не может ее выжать досуха.
– Татуировки... Знаешь, кто был моим предком?

– Нет.

Дуайт встал, приложил ладони к лицу. Луна, наклонившись ниже, заинтересованно глянула на него. В ее свете Оаху казался страшнее

некоторых демонов земель Дьявола. К мастеру Вану, единственному татуировщику на весь округ, он наведывался регулярно. Затейливые петли и круги, бегущие по его лицу, ночью превращали Дуайта в оживший ужас.

– Мой предок первым из семи кормчих семи лодок спустился на песок берега моей страны. Мой предок, Токомару Тае Оаху, стал первым арики рода Оаху. Мой второй предок, А-Тонга Роа Токомару Оаху, взял себе жену из рода третьей лодки, приставшей к земле Мауи. Мой третий предок...

– Сколько их всего?
– Мойра, блеснув глазами, снова высунулась в беседку.
– А?

– А, - махнул рукой Дуайт, - что ты понимаешь в предках?

– В предках мало чего понимаю, - согласилась девка, - понимаю в том, что ты тут ревешь медведем, и нас слышно до первых ворот.

Дуайт выдохнул, глядя на нее. Злость, недовольно ворча, уходила внутрь.

– Сейчас не время говорить о добре.
– Марк встал.
– Мы никого не дождемся. Но тебе, Дуайт Токомару Оаху, стоит не молчать. В тебе живет демон. И голод его больше, чем у любого жителя земель дьявола. Помни об этом. Вернись к себе, выспись, нас ждет длинный путь. Мойра?

– Да, святой отец?

– Не сопроводишь ли ты меня, заблудшее чадо, дабы мы могли посвятить остаток ночи молитве и просьбам о прощении грехов наших?

– Да, отче.

Уходя, Мойра приостановилась. Вернулась к Дуайту, крепко обняла его и прошептала на ухо:

– Дуайт, детка, лови ночь. Мы живем во время Бойни, вдруг она последняя?

Луна, решившая уйти по своим делам, подсветила их светом, удлиняя тени и заставляя их потешно дергаться и кривляться. Дуайт сплюнул, и побрел в свою конуру, двухэтажную, устроенную и теплую конуру, где они втроем снимали комнаты у вдовы гробовщика.

Дверь открылась, как обычно, душераздирающе скрипнув. Дуайт споткнулся о брошенные сапоги Морриса, выругался и потихоньку побрел наверх, к себе. Хавьер явно ночевал у себя, от храпа дрожала даже вполне себе толстая дверь. Когда скрипнула последняя ступенька, и Дуайт уже начал расстегивать куртку, дверь хозяйской комнаты открылась. Беззвучно.

– Доброй ночи, миз Хартиган.
– Почему-то стало стыдно за самого себя, но стыдиться явно стоило не ему. Окажись кто-то чужой рядом. Хозяйка, крепкая высокая ирландка, никогда не укутывалась в мешковатые платья или кофты. Но сейчас, в кружевном пеньюаре, виднеющемся под теплой шалью, она неожиданно для Дуайта так и залучилась новыми красками. Особенно ему понравились все оттенки нежно розового в глубоком вырезе.

Глаза у миз Хартиган, к слову, лучились не менее красивыми оттенками. Только зеленого, а не розового.

'Ловить ночь?' - Дуйат усмехнулся. Сразу же за ухмылкой случилось две вещи. Первой оказалась крепкая и звонкая пощечина правой рукой миз Хартиган. Второй то,

что Дуайта уверенно взяла за отвороты куртки ее же левая ладонь и потянула за собой. В тяжелую сладость привозной пудры, щекочущий аромат неожиданно дорогих духов, остывающий запах свечного воска и мягкость самой обычной и настоящей женщины, ждавшей его с рейда. Последней мыслью оказалось беспокойство по поводу Морриса, что мог все услышать. Но тут за его дверью чересчур громко, как в дешевой пьеске заезжего театрального балагана, заголосила Мегги, и Дуайт успокоился.

Птица, большой черный ворон, кружила над полем. Такое поле увидишь редко. Огромное, от горизонта до ленты реки. Золотящееся колосьями, переливающееся под солнцем. Небо, голубое, глубокое, чуть прореженное легкими белыми облаками, дарило тепло.

Дуайт смотрел на ворона, гадая, что оно может значить?

У навахо ворон всегда был к чему-то серьезному. Хотя у навахо все и всегда к серьезному. У вудуистов из Орлеана ворон всегда значил приход Барона. Если ворон огромен и глаза его светятся алым, подобно каплям крови. Разобраться в размере птицы и на что смахивают его глаза не удавалось. У ранчеров ворон считался просто глупой и вредной птицей. Ранчеры воронов стреляли. Рейнджеры воронов уважали, в отличие от ворон. Но и у них ворон ничего конкретного не значил.

Будь Дуайт просто рядом с полем, он бы не переживал. Но если выпало смотреть на поле глазами ворона, а на саму птицу собственными глазами, то это явно сон. А как говорил дед - во сне можно увидеть многое.

Он покосился на самого себя, понимая, что почему-то еле может пошевелиться. Голова наклонилась вниз с болью. Неудивительно... если ты висишь на каком-то подобии креста, и, судя по всему, давно.

В разодранной рубашке Дуайт без всякого удивления разглядел копошащихся изумрудных жуков, что-то катающих из его плоти. Совершенно не больно, лишь сильно щекоча. Вместе с добрым и теплым солнцем от этого хотелось смеяться. Радоваться, пусть и вися как чучело на поле. Дуайт посмотрел на тень. К его голове кто-то прицепил корону. Или большие рога.

Ворон опустился ниже, заложил красивый круг, оказавшись на плече Дуайта. Черный, заслонивший весь мир, каркающий что-то. Дуайт-чучело пытался разобрать в его карканье что-то нужное, но не получалось. Ворон каркал все сильнее.

Солнце задрожало и выплюнуло кровавый кусок горячего теста. То прошипело рядом с Дуайтом, растеклось по полю, сжигая и нещадно паля колосья. Жуки, звонко зазвенев, поднялись тучей в воздух, заскрежетали, на глазах покрываясь ржавой броней и превращаясь в саранчу.

Ворон повернул голову, глядя в глаза Дуайта-чучела застывшей багровой бусиной. И каркнул:

– Смерть уже рядом, внук.

Дуайт вздрогнул, просыпаясь. Поискал глазами миз Хартиган, застыл, глядя на стоящую у окна женщину. Рассвет мягко вошел в комнату, залил все нежно-персиковым, позолотил ее кожу. Под золотой кожей, явственно и страшно, проступили черные грубые веревки вздувшихся сосудов. Дуайт знал, что будет дальше. Знал, но не хотел даже шевельнуться, понимая, что больше ее в его жизни не будет.