Змеиные боги

Мягчило Лизавета

За баней обнаружилась дровянка и, судя по кучам сена под ногами, бывшие сараи. В них-то и жила последняя память об Весняне и её пути. Полуистлевшие тонкие матрасы, огромные пакеты с валенками, шубами, бывшими в моде лет сорок назад. В самом углу притаилась деревянная детская колыбель, прикрытая полупрозрачным белым ситцем. Когда-то здесь бегали маленькие ножки… Он усмехнулся, шаловливо дернул за край ситца и пошел обратно к выходу. Маленькие карапузы умиляли Бестужева, несмотря на свою фривольную и похотливую натуру, о семье он начинал подумывать.

Усталость вскарабкалась на плечи и беспардонно на них давила, единственным желанием парня было лечь и вытянуть

ноги. Прикрыть глаза, не ощущая мерных проклятых покачиваний поезда или гула автобуса, с кочками, на которых непременно подбросит. А там хоть гори все синим пламенем. Ему просто нужно выдохнуть, проветрить мозги и расслабить изнуренное тело, чтобы вернуться в строй.

Эта поездка даст ему перспективное будущее и хорошую карьеру, нужно отнестись к ней с вдохновением. Раскрыть тему так, чтобы комиссию вывернуло наизнанку и тщательно перестирало о камни необычных фактов и яркие примеры. Для этого не грех нажать на преподавателя, предлагая включить в группу журналистку Катерину Смоль.

О, Слог смоль был чем-то новым, пикантным, тем, что ему было нужно. Смеясь под его восхищенный свист, она протягивала очередную работу, в которую он жадно въедался глазами. То, как она описывала, казалось бы, простые факты, было просто невероятно. Она сама была комфортной и понятной. Мягкой и хрупкой, когда он насмешливо проводил руками вдоль тонкого девичьего позвоночника. Но при всей её покладистости и уступчивости, дурой Смоль не была. Щурила свои янтарные глаза и слала прямиком нахер, стоило кому-то попытаться её использовать. Свободолюбивая кошка, которой недостает ласки. Будь он чуточку совестливее и, возможно, ему было бы стыдно. Но ему не было.

Потому что она так приятно розовела, стоило ему подойти к черте. Это всегда тешило самолюбие. Его вседозволенность, эта вечная игра в пятнашки, когда он тянет руки в азартном броске, но неожиданно передумывает. А девочка бежит дальше, дрожит всем телом в надежде на выигрыш, на спасение. Но он не позволит забыть о действительности, непременно снова настигнет.

То, что Смоль была к нему неравнодушна было восхитительно. Интригующе и… удобно.

И надо же, к его досаде, посреди избы стояла эта женщина. Мысленно он уже комфортно растягивался на кровати, положив голову на ноги Смоль. Смущал поглаживанием острой коленки, насмешливо предлагая совместить усилия и пожинать богатые плоды совместной работы.

Черные глаза незнакомки смотрели насквозь, выжигали дыру между его бровей, сверлили переносицу. И, будто добравшись до самого сокровенного среди его суетливых мыслей, женщина расцвела. Губы приоткрылись в удивленной улыбке, барабанящие по двери ногти коротко царапнули по дереву в последний раз и опустились на тонкую талию. Она явно была старше их, навскидку Бестужев дал бы ей лет тридцать пять – сорок, но фигура, спрятанная за платком, неожиданно оказалась аппетитно-вызывающей. Впервые его внимание зацепилось не за девушку, а за женщину.

Он заставил свой голос звучать спокойно, почти легкомысленно:

– Добрый день. А вы соседка? Я видел, как поднимались на холм, пока я с баней разбирался.

– С баней? – Катя недоуменно вскинула брови. Он небрежно кивнул.

– Все верно он говорит. Муж Весняны мужиком с золотыми руками родился: он и баню смастерил, и рядом совсем колодец вырыл, а живность у него какая была? Идешь и смотришь, шею выворачиваешь. Те пристройки, что ты у дровянки видел – хлевами раньше были. Для коров и овец, кур и индюшек. Потом он умер и Весняна их воспоминаниями прошлого заскладировала. Самой держать скот ей было в тягость, перебила

их в один день. Весь мир ей в тягость был, как схоронила своего Степана. – Женщина задумчиво мазнула указательным пальцем по нижней губе, он невольно съел это движение взглядом, прочистил горло. Взгляд её стал ещё темнее, когда она с понимающим смешком оттолкнулась бедром от дверного косяка, направляясь прямо к нему. – Холодно здесь, вы желторотики уже к вечеру околеете, а завтра сляжете. Звать вас как?

Внутренние черти досадливо выдохнули – не к нему, а за него. Обдала запахом сирени и шиповника – не привычным парфюмерным, в котором ноты переливаются, как игривое вино в бокале. Ярким. Давящим, прямым, как удар в пах. Будто его напороли на тонкие сучья этих кустарников, загнали в ловушку, окруженную этим запахом… И убрала тяжелую заслонку на печи. Они смогли увидеть черное неприметное горнило – нутро, закопченное, с редкими угольками и непонятными огарками. В печной трубе громко ухнуло, зашуршало и чирикая бросилось ввысь. Наверное, осмелевшие птицы решили поселиться в месте, которое совсем недавно покинул человек.

Какое-то время все молчали – ребята внимательно следили за тем, как она ловко подпрыгивает, упираясь рукой в шесток и резким рывком выдергивает задвижку. Теперь дым не пойдет в дом, а двинется вверх, по свободной трубе. Резкий звук металла по кирпичной кладке отрезвил, Саша заговорил.

–Сашей с Катей мы будем. А вы?

– Чернава она… – Голос Смоль был тихим, девушка мотнула головой, будто сбрасывая пелену с глаз. Повернулась к Саше, продолжавшему взглядом вылизывать наклоненный перед печью силуэт женщины. Тихо фыркнула, притупляя его пыл, и подошла к Чернаве, села у её ног на корточки. Вытащила первую тройку березовых поленьев, за ней следующую, вытягивая руки и подавая их женщине. Работа у них пошла быстрее, более складно. Смоль не терялась, приподнималась с корточек, чтобы внимательно следить за действиями временной соседки. Вряд ли та будет приходить каждый день, чтобы растопить печь, а заодно и еду в ней приготовить. Общими женскими усилиями первые робкие язычки пламени лизнули дрова, и уже через мгновение, распробовав, жадно набросились, захрустели. Взметнулся рой алых искр.

Дом, в котором царил полумрак из-за набежавших туч за окном, преобразился, раскрасился в бордовый. Тени удлинились и принялись танцевать – дикие, необузданные. Лицо Смоль грубо очертилось, стало слишком острым, лишенным женственной притягательности. Тень от ресниц легла на щеки, оттого её глаза начали казаться омутом. Почти таким же глубоким, как глаза Чернавы.

Обе присели на разные концы длинной лавки. Катерина озябла – жалась лопатками к печи, скованно перебирала короткие вьющиеся пряди волос длинными тонкими пальцами. Взгляд её то и дело возвращался к руке Чернавы, задумчиво выводящей узоры около собственного бедра. Что-то между ними произошло, явно что-то стряслось – женщина очевидно наслаждается неловкостью его подружки. Любопытство кольнуло ребра. Впрочем, любопытно было не ему одному, Чернава продолжала расспросы:

– Что вы забыли в Козьих кочах? Жить здесь молодым скучно и тошно, а приезжие к родне у них же и ночуют.

– Мы по учебе. Пишем статью о старорусском быте и фольклоре. Раньше мифы заметно влияли на жизнь людей. Может здесь есть те, кому рассказывали бабки и деды что-то эдакое… Желательно в подробностях.

– Интересно, ну а сами вы что? Неужели ничего подобного не слышали от своих пожилых родственников?

– Что мои, что Катины – городские были. Мы с ней только из сказок про кикимор и лешего знаем.