Знат
Шрифт:
Человек был ранен, из его ран росли молодые побеги.
Поле осеннее, золотые колосья уже перезрели и стали осыпаться, а среди них росли сухие цветы.
Мне кажется, этот человек что-то знал, хорошее или плохое – непонятно. И его за это знание убили.
Да, его точно убили, после таких рубленных ран не выживают, даже в кино.
Таким мне снова представился «Последний знающий», самую первую свою идею я уже давно не помнила, а эта мне понравилась. Одинокий молодой человек, жизнь которого завершилась таким жутким образом, вокруг больше никого. Только поле, которое стало для этого человека могилой.
Когда бабушка
– Опять не поела? Что хоть нарисовала? Снова страсть свою?
– Нет, не страсть, смотри, сколько света, – я улыбнулась.
Бабушка покачала головой.
– Откуда ты только берёшь эти образы…
Ответ ей не был нужен, мы давно уже перестали с ней ругаться на тему того, что я делаю. Просто обе поняли, что живем в двух разных мирах, и бесполезно перетаскивать друг друга на свою сторону. Бабушке очень не нравились образы, которые я рисовала, она считала, что я к себе приманиваю все темное в этом мире. Надо рисовать светлое, чтобы в жизни было больше света, а тьмы и так достаточно, весь интернет во тьме.
– Спать чтобы легла нормально!
– Хорошо, баб.
Я решила отвезти картину в вуз, чтобы там ее закончить, а заодно и показать куратору. Откопала подходящую сумку, обмотала холст газетой и поехала в институт. Телефон забыла поставить на зарядку, и надеялась, что он доживет до аудитории, где можно воткнуться в свободную розетку и не переживать, что связь с миром прервётся.
Автобус, метро, убаюкивающие шумом поезда. Я проснулась, когда пропустила свою станцию, выскочила из поезда, обогнав закрывающиеся двери, и только на платформе поняла, что оставила холст в вагоне. Состав махнул мне хвостом и скрылся в тоннеле.
Мир сузился до одной точки удаляющихся фар, а потом и вовсе скрылся за изгибом тоннеля. В смысле я забыла холст?
Я ругнулась так, что дежурящие на станции полицеские косо на меня посмотрели.
Первая мысль, которая пришла мне в голову, была страхом, что картину надо рисовать заново. Вторая оказалась более логичной – позвонить в отдел находок метро и спросить про картину. Я надеялась, что пока ищу номер, куда звонить, какая-нибудь добрая душа отнесёт мою картину дежурному по станции и тот в свою очередь передаст ее в бюро. Я в панике гнала мысль, что картина потеряна безвозвратно. Я же только ее нарисовала. Ну как я могла ее забыть? Сегодня вообще был последний день сдачи, если я сегодня не привезу хоть что-то, деканат меня повесит, буквально.
Мне не было смысла ехать в универ, поэтому я села в поезд до дома, подключилась к вайфай в вагоне и стала искать контакты бюро находок метро. Позвонить я решила, когда окажусь в тихом месте, где-нибудь на улице во дворах, а не на шумной станции.
В очередном перегоне вайфай отвалился, я включила загруженный в память телефона плейлист и закрыла глаза. К счастью, зарядка позволяла.
У студента в метро, как у собаки Павлова, срабатывает рефлекс: сел – заснул.
Я снова вырубилась.
Красная лампочка мигала, била прямо в глаз. Гудело электричество. Я хорошо знаю этот звук: когда поезд в тоннеле останавливается, все разговоры прекращаются, и ты просто сидишь и ждёшь, когда мы все поедем дальше. А вокруг гудит. Оглушительно громко гудит. Только обычно в этот момент лампочка
Я открыла глаза и села. Лампочка висела прямо надо мной и с тихим щелчком гасла и загоралась вновь. Поезд стоял на станции, открыв все двери, даже те, что вели в стену. Кроме меня в вагоне больше никого не было. На станции в принципе вообще никого не было: ни дежурных, ни уборщиков, полицейские не патрулировали станцию. Стоял полумрак, местами мигали те самые раздражающие красные лампочки и непрестанно гудело электричество.
– Сколько же я спала?
Я потёрла лицо, встала и вышла из вагона, немного шатало и подташнивало.
– Ложись!
Меня оглушило чьим-то воплем, а после грохотом. Станция содрогнулась, и я упала на пол.
– Уходим! Нет, стой! Прячься-прячься!
Моментально пришедшая паника отключила все эмоции. От беспорядочно вылетающих команд у меня закружилась голова, и я быстро, на корточках, вернулась в вагон и села между сидений в самом углу. Мозг лихорадочно пытался вспомнить, планировались ли сегодня какие-нибудь митинги, не предупреждал ли кто в твиттере об акциях, и в принципе о каких-нибудь слухах про внезапные нападения. Память была пуста. Я никогда не сталкивалась с беспорядками, всегда обходила стороной толпы, свято была уверена, что темная часть человеческой жизни меня никогда не коснётся. И не касалась, обычно. В спальном районе, который я редко покидала, ничего не происходило. К счастью.
Я огляделась, в поисках того, кто кричал, взрывом выбило окна в вагоне, от чего весь пол был покрыт стеклянной крошкой. Как оказалось, не я одна пряталась здесь. Через пару метров от меня лежал какой-то мужчина и крутил антенну у рации.
– Приём-приём, штаб! Штаб, приём! Черт, не ловит.
Мужчина опустил рацию и посмотрел на меня.
– Вроде станция не глубоко находится, а все равно не ловит, – с досадой сообщил он мне.
Я неопределенно кивнула, не зная, что сказать. Обычная конечная, пути в одну сторону, пути в другую. Странное место для боевых действий.
Поднявшееся облако пыли рассеялось, мужчина аккуратно забрался на сидение и выглянул на платформу.
– Пусто, идём.
Я даже не стала спрашивать, почему мне надо идти с ним. Как минимум, я вообще не понимала, что происходит, как максимум, он что-то точно понимал. По крайней мере знал куда больше меня. Паника не отпускала, билась где-то в районе подбородка тревожным сгустком. Я попробовала выяснить, что я чувствую – ничего. Просто отупение и ожидание того, что будет дальше. В момент, когда хуже уже быть не может, ты просто смиряешься и ждёшь, когда твои мысли либо подтвердят, либо опровергнут.
Один выход со станции был завален полностью, а возле второго стояло двое, кажется, дружелюбные «наши». Они отмахивались от остатков дыма и стряхивали крошку с волос.
– Эй, чуваки, – мой незнакомый мужчина помахал рацией, – вы там как?
– Не было бы взрыва, было бы лучше, – заметил один из них.
Я пригляделась и увидела, что у него за поясом висел топор. Подходить к ним сразу резко расхотелось. Я затормозила и нервно оглядела всю станцию целиком. Здесь ничего не изменилось, за исключением урона от взрыва и кучи листовок, который развесили по колоннам и стенам.