Золотая кровь
Шрифт:
— Твоего брата? — хмыкнул он и обвёл пальцем силуэт Эмбер.
— Ну, не совсем моего. Брата одной обольстительной красотки…
— Это другое дело. Но! Я хочу атласный фрак. Лучше лиловый. И розовый жилет. Белые туфли…
Эмбер положила на стол кожаный кошель с монетами, которые специально отсчитала от тех денег, что дал граф Морено.
– Ни в чём себе не отказывай, – усмехнулась она и пододвинула его к Люку.
А сама подумала, что делить им придётся не только прибыль, но риски. Но в том деле, которым они занимаются, это всегда довесок по умолчанию.
Они обсудили всё, что предстоит сделать
Старый шаман жил на Нижнем ярусе у самой кромки моря, там, где лачуги бедняков уже переплетаются с мангровыми зарослями Лагуны. Здесь всё было подчинено единственно верному ритму — дыханию моря. Оно поднималось в часы приливов и пожирало огромную прибрежную низменность, затопляя корни мангров и часть лачуг, стоящих на сваях. А потом море уходило, обнажая свежий ил, норы крабов и разбросанные повсюду ракушки. Местные жители копались в этой грязи в поисках альфидий* — моллюсков, которых приносило сюда приливом.
За альфидий щедро платил Рыбный король, и поэтому в мангровых зарослях со временем обосновался целый город, в котором ил и грязь стали благословенными кормильцами множества семей. Этот город местные называли между собой Мадригеро — логово.
Жизнь здесь была тяжёлой и опасной. Но самым страшным были ни тучи гнуса, вечная грязь или вода, а туманы, приходившие с верховьев реки. Злые туманы…
В ночи полнолуния, когда на Лагуну с обширных болот Пантанала спускались туманные приливы, жизнь в Мадригеро замирала. Все лачуги запирались изнутри, окна занавешивались плотной тканью, расписанной охранными знаками, и повсюду в плошках горела особая трава, смешанная с маслом капской пальмы. Как говорили моряки и местные жители, в этих туманах живут духи, а ещё наводящие ужас страшные существа — ули-ули*, высасывающие из людей жизнь. Священники же считали, что это проявление дьявола, а шаман Монгво однажды сказал Эмбер, что ужас наводит пыльца цветов лунной сальвии, что распускаются в полнолуние в верховьях реки. Эта пыльца насыщает туман, и тому, кто её вдохнет, мерещится потом всякое. Ну и духи там, конечно, тоже есть. Как и ули-ули. Но в мире ольтеков духи повсюду, и это не повод их бояться.
Джо Серый Ворон жил на самом краю Мадригеро, ближе к болотам и непроходимым зарослям, и его покосившуюся лачугу Эмбер увидела издали. Она прошла по плетеному из корней и лиан мосту и свистнула особым образом, давая понять, что пришли свои. У шамана повсюду стоят ловушки, и, если не хочешь наступить на отравленную иглу, будь добр, предупреди о своём появлении. И хотя Мадригеро — это не то место, куда пойдут полицейские или жандармы, но осторожность всё равно не помешает. В последние годы шаманов почти полностью изгнали из города. И Джо Серый Ворон единственный, кто остался в его границах. Остальных нужно было искать в болотах Пантанала.
На её свист со стороны зарослей раздался ответный звук — птичий клекот, а затем из кустов появился и сам Джо. Его волосы, перехваченные зелёной тесьмой, когда-то были чёрными, как смоль, а теперь их подёрнула седина, отчего они стали казаться серыми. Но брови и глаза при этом у шамана так и остались пронзительной черноты. А крючковатый нос только добавлял сходства с мудрой птицей.
Эмбер приложила руку к левому плечу и поклонилась
Повсюду висели сушеные птичьи лапы, шкуры, хвосты, головы животных и перья. Большой очаг на полу в центре комнаты, над которым висел котелок, был весь чёрен от копоти. А на грубо сколоченных полках стояли чашки и банки с воском, смолой и какой-то отвратной жижей, напоминающей смесь глины с чернилами, и один бог ведает, что это было такое на самом деле.
Джо Серый Ворон не простой шаман, его нагуаль имеет огромные крылья и питается падалью. Это кондор, самая большая птица на континенте. Обитатель горных вершин, у которого нет врагов, кроме человека.
Вот и сам Джо, как и его нагуаль, ходит по границе мира мёртвых и живых, он видит многое за гранью жизни и умеет проводить ритуалы, за которые возьмётся далеко не каждый шаман. А для остальных в своей лачуге он просто делает чучела животных и птиц на продажу.
Он умеет видеть знаки в полётах птиц и предсказывать погоду по их поведению, гадает на внутренностях убитых животных, и даже в падали, которую оставляет иной раз море, находит ответы на заданные вопросы. А ещё он может сделать живое мёртвым и мёртвое — живым.
Эмбер достала кусок рубашки сеньора де Агилара, на которой осталась кровь, и бинт, так удачно прихваченный из его кабинета, и положила перед шаманом.
– Ты сможешь оживить эту кровь, ата? — спросила она почтительно.
Шаман взял в руки ткань, и какое-то время принюхивался к ней, как собака.
– Что ты хочешь, чтобы сделала эта кровь? — спросил он, кладя ткань в глиняную плошку.
– Она должна открыть замок.
– Железный замок?
– Да.
– Железо…
Шаман закатил глаза, беззвучно перебирая губами какие-то слова, а его пальцы принялись разминать пятно засохшей крови. Эмбер терпеливо ждала. Джо — её единственная надежда, ведь заполучить свежую кровь у сеньора де Агилара будет сложно. Тем более теперь, после покушения, он наверняка станет крайне осторожным.
Наконец шаман открыл глаза и, посмотрев на Эмбер, произнёс:
– Это будет непросто. Старая кровь уже. Вся сила из неё ушла. Весь жар затух.
– И ничего нельзя сделать?
– Можно сделать. Можно оживить её чужой кровью. Кровью того, кто захочет поделиться своим жаром, и кто знает хозяина этой крови. Луна почти полная, все воды в движении, должно получиться.
Эмбер посмотрела в тёмные глаза шамана и спросила:
– Моя кровь подойдёт? Я знаю хозяина.
– Подойдёт, если ты захочешь её отдать. Но это опасно, – он слегка прищурился.
– Почему?
– Ты свяжешь себя с этим человеком кровью и будешь чувствовать эту связь до тех пор, пока луна от полнолуния не дойдёт до рождения новой луны.
– Свяжу? Что это значит?
– Значит, не только глаза ваши, но и души смогут друг друга видеть, будут касаться друг друга. Будто вы одно целое. Ты будешь чувствовать его, а он тебя. Знать тайны сердца. Но если он умрёт, то и ты тоже. И наоборот.
– Мне не привыкать чувствовать других, – криво усмехнулась Эмбер. — Я же эмпат.