Золотая Ослица
Шрифт:
– Я не могла не рассказать эту букву. А я всегда держу слово, - устало напомнила она.
– Хорошо. Мне нравится, что вы сознались. Это годится. Теперь я вернусь к нашей любимой бордовой книжечке и напомню вам, что происходило с м о и м и героями после отрыва трепетной женской души от бренного мужского тела...
– Вы никогда не избавитесь от иронии, мистер Фер, - сказала Ли ночному попутчику.
– Никогда. А зачем? Да тут и впрямь забавно.
Я наслаждался, следя за полетом... Я-то знал, чем он кончится.
***
Девятый
Помните, ей очень захотелось обратно? Оторвавшись от плоти и не прильнув к бесплотным, она ощущала одиночество - гораздо худшее, чем, скажем, у преступника в одиночке.
Преступник хоть знает, помнит, что вокруг - недоступный мир, населенный живыми, будь они неладны, очевидными человеческими существами.
Вокруг свободно болтающейся Ли проплывали, пролетали, пробегали, проползали тени всех мыслимых и немыслимых форм, плотностей и оттенков, но все они были чрезвычайно заняты либо собой, либо взаимоотношениями. Некоторые поднимали дикий визг при её приближении, иные не обращали никакого внимания. Во всех случаях работал другой, не земной, неведомый Ли этикет, и она искренне недоумевала - откуда все они знают правила этого этикета...
Долго, очень долго Ли искала свою собственную форму, отказавшись от мысли вернуться в тело Гедата. Память о былом слабела и улетучивалась с каждым мгновением. Всё быстрее таяли старые чувства, и всё больнее тянула цель: найти свою оболочку, но взять ее без спаривания с кем-нибудь из оголтелых, кишащих окрест. На всякий случай, Ли педантично облетала любой мало-мальски заметный призрак по широкой дуге. В этом мире, где она очутилась, спаривание казалось губительным, жутким. Кто-то д р у г о й иногда, казалось, искал её, или не её, но ведь она могла подвернуться!.. Словом, она всех тут сторонилась, постигая самое абсолютное одиночество, описать которое не в силах ни один язык.
Она сторонилась всех, не разделяя их по признакам пола. А признаков и не было, кстати. Оказывается, это лишь на Земле заметно, с удивлением поняла Ли, - разделение на мужчин, женщин, животных, растения, камни... Открывается неприятная тайна, что когда сущность ищет сущность, чтобы слиться и родить свое продолжение, работает что-то совсем другое. Слившись в этом, тонком мире, две тени п о т о м безжалостно выбирали грубо-плотски существующих, очень живых, прямоходящих, земных мужчину и женщину, чтобы включить и подтянуть друг к другу их детородные органы и получить форму... Ах, как это, оказывается, странно! И жестоко.
Ли несколько раз видела, как вцеплялись друг в друга две тени. Одна могла быть яркая, сияющая, молодая, а другая совсем блеклая, пообтрепанная в веках, но что-то резко стягивало их вместе - и они начинали яростно крутится над Землей, выбирая родителей для своего рождения. Один раз Ли видела ребенка, мальчика, грамотно родившегося в городском родильном доме, в солнечный день, под веселые причитания крутобедрой акушерки, лихо шлепнувшей новорожденного по коричневатым маленьким ягодицам. Ребенок хрипло закрякал, счастливая мать облегченно улыбнулась, а две тени, так долго вертевшиеся над Землей в ожидании этого мгновения, безразлично и успокоенно замерли внутри младенца - наконец-то.
Боже мой,
Впрочем, почему дура?
– опомнилась Ли. Все так живут, все так рожают. А! Вот в чем дело! Вот почему мужчины говорят, что у женщины нету души! Поняла!!! Господи, как просто, оказывается.
Вот, например, муж этой молодухи, - что он чувствует, глядя на результат? Он вспоминает, как трахал свою жену, и вот теперь оттуда же, из того же места появилось вот это существо! И жена искренне полагает, что в ней что-то произошло. Зародилась жизнь! Она думает, что причастна к этому! Но муж-то точно помнит, как он трахал её, растопыренную, постанывающую, похотливую - не до зарождения же жизни охочую в тот миг!
Две безымянные тени и мужа обманули. Его тоже использовали. Он чувствует, но страшно признаться. Уж лучше мобилизовать воображение на неуловимое, но престижное, как бриллиантовый орден за бравый секс, чувство отцовства. Так принято.
Ли сказала себе, что если найдет свое тело и вернется на Землю, то, во-первых, постарается никому не открывать действительную тайну деторождения и, во-вторых, никогда больше не рожать детей.
...Шло и шло время, не отсчитываемое часами. Здесь нет часов. Тут, конечно, тикает что-то, но...
Здесь не холодно, не жарко, здесь не больно. Здесь - это то, что либо принимаешь и остаешься, и поначалу не знаешь, что дальше, - либо не остаешься. И тоже не знаешь, что дальше. Но долго это не выдержать.
Можно летать, всё видеть и слышать, но это очень быстро надоедает, поскольку не востребуется никаким образом. Ли обыскала всю Землю, чтобы найти Альматру, прочитала все эпитафии на всех могилах Земли, все книги всех библиотек, все письма на всех языках, - но Альматры, любящей Гедата, пищущей ему продолжающиеся сами собой письма, не было нигде. Что это?
Ладно, обескураженно решила Ли, вечность - это не время. Найдем. Никуда не денется, и раз уж мне известно что-то о ней, значит, так надо. Подождем.
Как-то летним утром, переночевав на Луне, Ли сказала себе, что сегодня тот день, когда пора. Решить и сделать. Если сегодня я не найду себя, то ворвусь в первую попавшуюся кучу теней, сольюсь с кем попало. Вон их сколько! И всем еще пожить хочется! И даже если они уничтожат меня, - всё равно. Больше не могу. И полетела к несвободной родной мучительной прелестной страстной жестокой желанной Земле.
Хороший был денек. Ласковое тепло неласкового Солнца бессмысленно отражалось на добродушных лицах москвичей. Ли покружила над некогда любимым городом, посидела на ветках над Тверским бульваром. Когда сияет день и плывут беспутные глупенькие облачка, вспомнила Ли, обычные люди никогда не видят звезд, даже не чувствуют их постоянного прицельного свечения - в каждую макушку, в каждое сердце, в каждую ладонь! Вот ночью - это они еще могут. Сядут на пенёк, задерут носы и посовещаются: какая из этих каракатиц - Медведица, а, Вась? Днем - ни за что. Какие еще звезды днем.