Золотая змея. Голодные собаки
Шрифт:
Хулиан вспоминал Элису, чувствуя, как силы медленно его покидают. Он томился голодом, а она стала запретным плодом. Она далеко, все кончилось, наконец, к ее счастью. Она родит сироту, и в мире прибавится страданья. А как она хороша! Ее живот, ее бедра словно тихая заводь. Нежность хлещет, как молоко из цветущей груди, и вся она добра, как хлебный колос. Да, хорошо было раньше…
Так, в голоде и тоске, протекли восемь дней. Рассказы Чумпи о злодеяниях братьев уже не действовали на полицейских. Надоело им и шарить в хижине, в огороде да заглядывать под камни и деревья,
— Мы так с голоду помрем! Эти чоло, наверное, давно подохли или подыхают, у них и воды-то нет… Поднимемся туда, и дело с концом.
Это было ночью. Луна уже скрылась. Чумпи рассердился:
— Хорошо. Иди и всади каждому пулю в череп, даже если они подохли. Ясно?
Полицейский подумал немного, решился и взял свой карабин. Когда он прошел мимо караульных и ступил в опасную зону, они крикнули: «Что, жизнь надоела?» Он не испугался, пошел дальше, змеей пополз вверх по тропинке. Слабо залаяла собака. Вскоре раздался выстрел, и что-то мягкое и тяжелое скатилось с кручи. Пошарив в темноте, полицейские наткнулись на бесформенное, окровавленное тело.
Чумпи взвыл. Он сказал, что не снимет осаду, пока Селедоны не умрут с голоду.
— А ты, — приказал он одному из своих людей, — завтра же отправишься за провизией и привезешь всего вдоволь — понял?
Порой на человека находит неистовая радость. Так было утром девятого дня, когда каменистые склоны соседнего холма засверкали на солнце. Блас, который все ждал, привалившись грудью к винчестеру, вдруг заметил на холме двух людей.
— Смотри, — сказал он Хулиану.
Тот посмотрел, не промолвив ни слова, слегка высунулся, чтобы случайно не попасть в своих, и выстрелил по хижине. Люди на холме поняли — они задвигались и подняли винчестеры. Раздались выстрелы. Это был Венансио Кампос с товарищем.
— Венансио, — еле выговорил Блас.
И Хулиан повторил с трудом:
— Венансио.
— Живем!
Если Венансио с приятелем доберутся до них, можно будет драться. Правда, их будет четверо против шестерых и оружие неравное, но все же драться можно. А патроны? Что ж — придется экономить. Надо будет ночью подойти поближе. Братья выстрелили по два раза, чтобы воодушевить друзей, но те, кажется, решили действовать осторожно. Ствол винчестера торчал из-за большого камня. По-видимому, Венансио считал силы слишком неравными и намеревался ввязаться в бой только в самом крайнем случае.
Между тем полицейские не ответили на выстрелы. Чумпи понял, что дело принимает дурной оборот, и потому не торопился. Послать за провизией он уже не решался. Пробиться могли только два или три человека, да и то не наверняка, а послать двоих или троих — слишком мало останется здесь. Снова потерпеть поражение? Этого еще не хватало. Но ведь им грозит голод. Положение безвыходное. Оставалось одно: осуществить план, предусмотренный на такой случай, — правда, он тоже мог не сработать. Дождавшись ночи, полицейские собрались под деревом.
— Держитесь, — сказал Чумпи, словно пытался еще раз подбодрить людей.
— Так
— Мы все равно не можем уйти, путь перекрыт, — настаивал Чумпи.
— Сеньор лейтенант, они поймут, что мы уходим, и не тронут. Вспомните, как было в прошлый раз. Не полезут они вдвоем на шестерых.
И то и другое было верно. Перуанские чоло, промышляющие разбоем, такие, как Венансио, нападают на представителей власти только в самом крайнем случае.
Решили назавтра отправиться в обратный путь, хотя Чумпи, обретший снова пошатнувшуюся было власть, объявил, что в последний момент он может все изменить, если захочет. А пока, став на плечи двух полицейских, он вскарабкался на дынное дерево. Сидя на ветке и творя что-то непонятное, он улыбался и вспоминал слова аптекаря; «Вот этим шприцем введете туда жидкость…»
На следующий день братья Селедоны заметили, что к небу поднимается густой дым. Бледные, обессилевшие, они лежали съежившись в глубине пещеры и вдруг увидели, что воздух снаружи мутнеет. Может быть, им показалось от слабости? Нет, это дым. Дым! Что ж это такое? Блас подполз к выходу.
— Они подожгли хижину. Собираются уходить… Лошадей уже переправили на ту сторону. И наших забрали…
Хулиан тоже высунулся. Занялась крыша из листьев платана, повалил черный дым. Полицейские сдались… Они уже плыли на плоту по реке.
— Там шестеро… Одного не хватает. Наверняка спрятался где-нибудь.
— А тот, которого ночью подстрелили?
— Верно… Но что-то я не вижу тела.
— Похоронили небось. И в первый день еще один — всего двое… Двое на двое. Квиты.
На том берегу полицейские оседлали коней и тронулись в путь вверх по склону. Как бы по рассеянности, они оставили плот, привязав его канатом к большому камню.
— Что это они плот не столкнули? — вздохнул Блас, чувствуя, что силы оставляют его.
Полицейские действительно уходили. Они медленно лезли в гору, часто останавливаясь. Венансио не было видно. Заметив, что каратели уходят, он поднялся выше.
Чоло терпеливо смотрели вдаль, пока кавалькада не скрылась высоко в горах, где дорога ныряет в пуну. Тогда братья выползли из убежища и начали спускаться ползком, цепляясь за выступы скал. Добравшись до ровного места, они встали на ноги и пошли неверными шагами. Добрели до ручья, легли ничком и стали пить. Тощий был с ними. Они погружали руки в драгоценную влагу, смачивали виски и пили, пили без конца, захлебываясь, окуная лицо, шумно втягивая воду.
— Ушли…
И опять принимались пить, и пили, пока живот не вздулся. Им стало легче. Они увидели пепелище и, подняв глаза к небу, поклялись непорочной девой Марией, святым Власием и святым Юлианом отомстить Ужаку.
На дынном дереве зеленели плоды.
— Папайи, глянь, — прохрипел Блас.
— Папайи…
Братья подошли к деревьям. Может, оттого, что им стало легче, они заметили, что плоды слишком зеленые. Тщетно пошарив на огороде, где даже коки не осталось, они вернулись. Все подобрали проклятые, ни юкки, ни бананов.