Золотая змея. Голодные собаки
Шрифт:
Все это натворила засуха. Без Тощего было плохо и людям и собакам, но быстрая смена света и тьмы, которую называют временем, скоро принесла беды посерьезней. Вообще-то хорошо быть и человеком и собакой, но только когда есть еда. А что делать Роблесу и другим крестьянам, если живешь впроголодь? Чертыхаться, потуже затягивать цветной пояс да слоняться по печальным полям — больше ничего. В здешних местах привыкли, что щедрый дождь никогда не подводит, и не засеяли земли, которые можно оросить. Да и воды в ущельях было мало, и текла она очень глубоко.
— А что у Мартины? — спросил как-то вечером Симон.
— Там тоже все пропало, — ответил Тимотео. — И еще беда — пришла невестка, она с мужем поссорилась. И не хочет уходить домой…
Разговор угас. Все
— Эй, Тимотео, бери! Чего сидишь, как мокрая курица? — сказал Симон, протягивая сыну кисет с кокой.
Оба слепили большие шарики. Наступала ночь, но угли в очаге еще слабо светились.
Симон снова заговорил — то ли, чтобы потешить себя, то ли просто, чтобы нарушить печальное, тягостное молчание. Правда, он не виноват в случившемся, а все-таки он привык, что в его доме и животы и амбары всегда полны, и ему было как-то не по себе.
— Значит, с мужем поругалась? Ну и дурень!
Он подождал, но никто не спросил его, почему же тот все-таки дурень.
— Давно-давно, — сказал он, — жил-был один человек. Женился он на вдове, и плохо ему пришлось, бедняге, от этой вдовы. Чуть что, вспомнит она своего покойного мужа и ну плакать: «Ой-ой-ой, ой-ой-ой, до чего же ты нехороший. А какой хороший был мой муж. Ой-ой-ой!» Несчастный из кожи лез, чтобы ублажить жену, и все-таки с покойным не мог сравняться. А жена поплачет-поплачет да все норовит убежать из дому. «Ухожу я, хватит, ухожу». Муж слезами изойдет, пока уговорит ее остаться. Так они и жили. У бедняги уж сил не было. И как-то раз вздумал он попросить совета у царя Соломона. Всем известно, что царь Соломон был мудрым. Он все знал и далеко видел. И вот добрался тот несчастный муж до царя и рассказал ему про свои беды. А царь и говорит: «До чего ж ты глуп!» Тот спрашивает: «Почему, ваше величество?» Царям всегда так говорят. Ну, царь ему объяснил и дал совет: «Ты, мол, не знаешь того, что знает любой погонщик. Пойди-ка на такую-то дорогу и сядь у перекрестка. Там проедет человек на осле. Послушай, что он скажет, и повтори жене». Сказано — сделано. Отправился бедняга на перекресток, уселся на камень и ждет. Видит, едет человек на осле. У самого распутья всадник стал сворачивать в одну сторону, а ослу захотелось в другую. Тогда всадник слез и потащил осла, но только он снова сел верхом, осел повернулся и пошел, куда ему хотелось. Слез человек опять, срезал палку…
— A-а, — прервала Хуана. — Это я слышала. Не учи Тимотео глупостям.
— Не вмешивайся, — рассердился рассказчик. — Это дело мужское. — И продолжал: — Взял он палку, сел на осла и, когда тот повернул не в ту сторону, задал ему трепку. И осел пошел, куда нужно, а всадник сказал: «Ослов и женщин надо палкой учить». Тут несчастный муж все понял. Срезал он себе хорошую палку и отправился домой. Жена опять принялась причитать: «Ой-ой-ой, куда ты ходил? Меня одну оставил. Мой покойник муж никогда так не делал. Он был хороший, ой-ой-ой!» А когда устала она от этой песенки, принялась за другую: «Ухожу я от тебя. Не могу с тобой жить». Вот тут-то муж за нее и взялся: «Значит, уйти собираешься? Ну-ка, получай!» Ну и задал же он ей… А потом расхрабрился и добавил: «Хочешь идти — иди». И стукнул еще разок. Тут уж она взмолилась: «Да нет, не хочу я уходить, только не бей!» А он все никак не остановится, пока совсем ее не измочалил. Вот и все. Больше она не ныла, больше не хвалила покойного мужа и не норовила уйти… Недаром говорят, что царь Соломон был великий мудрец…
Дочки посмеялись рассказу отца, Тимотео его похвалил, да и Хуана хмурилась только для виду. Все повеселели. И чтобы поддержать настроение, Симон сказал:
— Тимотео, завтра зарежешь овцу…
VIII. МАИСОВОЕ ПОЛЕ
А как жили полуголодные собаки? Они ведь не могли ни слушать, ни рассказывать историй. Им
Правда, самые умные кое-что находили. Дом и угодья Паукар лежали, как мы знаем, в низине, среди зеленых полей люцерны; был там и большой участок, засеянный маисом. Чтобы поливать люцерну, одно ущелье перегородили плотиной, и вот накопленная вода спасала господские посевы.
Презирая раскаленные небеса, они гордо тянулись вверх, — вода омывала и питала их корни. Среди всеобщего запустения эти пышно цветущие поля словно бросали вызов природе. Особенно удался маис — высокий, крепкий, шелестящий, как лес, он подставлял солнцу свои желтоватые султаны и веселые зеленые листья. А у самых Стеблей наливались, тяжелели початки.
Сюда-то и повадились собаки.
Однажды ночью Ванка и Шапра, выбежавшие из загона, увидели, что Манолия и Молния уверенно идут куда-то. Этих собак они знали хорошо, особенно Шапра. И он, и Самбо, и Косматый — гроза окрестностей — забывали о вражде, когда появлялась Манолия (она, как и Молния, жила неподалеку, у одного крестьянина, и от нее так приятно, остро пахло). Тогда они заключали мир, и Манолия становилась покорной. Все остальное время они тиранили округу, кусали и преследовали любого встречного пса, кроме Рафлеса и других злющих собак из большого дома. Сейчас Шапра был в хорошем настроении и драться не собирался. Но старая, мудрая Ванка заметила, что Манолия и Молния не только куда-то решительно идут, но и, видно, хорошо поели. И то и другое было весьма подозрительно. Нужно было не упускать их из виду. И вот по той же тропинке собаки добрались до маисового поля. Шапра шел за Манолией, но не любовь вела его. Осторожно пробирались они по полю. Над головой шелестели листья. Вдруг Манолия остановилась, грудью свалила стебель, разорвала когтями и зубами оболочку початка и жадно впилась в него. Шапра последовал ее примеру, а Ванка примеру Молнии. Молодой початок был нежный, сладкий, молочный, и собаки наелись до отвала.
На другой день Самбо и Косматый заметили, что их товарищи выглядят сытыми и довольными, и решили присоединиться к ним. Они скромно подождали, пока пройдут Манолия и Молния, и побежали следом. Конечно, честь открытия принадлежала соседским собакам, и Ванка с друзьями еще робела. А в остальном все шло, как накануне; и пока они грызли молодые початки, в большом доме хрипло лаяли собаки.
На поле, защищенное плотной изгородью колючих кустарников, попадали через хитроумную калитку. В землю были врыты два бревна, а в них всунуты деревянные поперечины. Когда человеку нужно было пройти или провести скотину, он сдвигал эти поперечины. Собаки же спокойно пролезали под нижней перекладиной, распластавшись на брюхе.
Но этой ночью Ванка забеспокоилась. Она почуяла у калитки свежий запах человека. Тут прошел дон Ромуло Мендес, управляющий из Паукара. Она его хорошо знала. Остальные собаки тоже учуяли запах. Манолия, которая гордо шествовала впереди стаи, остановилась. Что-то было не так. От нижней перекладины тянулась веревка, спрятанная в траве; к одному из бревен была прислонена жердь, а к ней привязан огромный камень. Собаки, привыкшие к темноте, все хорошо разглядели. Да, люди соорудили что-то нехорошее! И еще этот свежий запах дона Ромуло! Ванка вспомнила высокого худого человека с черными усами.
Собаки стояли в нерешительности. Потом Молния набралась храбрости. Она распласталась и поползла, но, пролезая под перекладиной, задела веревку. Жердь с силой обрушилась на собаку и придавила ее, на спину свалился камень. Молния пронзительно завыла, а ее товарищи в ужасе бросились бежать. Снова наступила тишина, и медленно, недоверчиво, едва ступая, собаки вернулись. Бедная Молния неподвижно лежала на земле. Значит, для них это и подстроили. Что ж, попытаемся снова? Они опять заколебались. Время шло, а собаки не двигались, беспокойно выжидали; их слух и зрение обострились до предела. Но все было спокойно. Жердь? Не может же она подняться! А больше ничего опасного нет.