Золото: деньги прошлого и будущего

Нейтан Льюис

Чтобы объяснить Великую депрессию исключительно монетарными причинами, некоторые теоретики исказили классическую теорию стоимости, превратив ее в количественную теорию. Представители классической школы всегда исходили из стоимости валюты, определяемой соотношением предложения валюты и спроса на нее. На практике стоимость валюты означает ее стоимость по отношению к золоту. Количественная теория не уделяет внимания нм стоимости валюты, ни спросу на нее, полагаясь исключительно па предложение, или, что чаще, на предложение некой произвольно определяемой сущности, называемой «деньгами» и трактуемой в зависимости от того, что удобно авторам для завершения теоретических построений. Количественная теория существует уже несколько веков; ее ошибочность была доказана к временам Адама Смита. Одним из завоеваний ранней классической школы стало развенчание предлагаемой меркантилистами количественной теории.

Большинство экономистов 1920-х и 1930-х годов не склонны были считать, что в экономических проблемах современности виновата неверная политика денежных властей. Кейнс ни в чем не обвинял ни ФРС, ни

Банк Англии; он видел в Центробанках орудие борьбы с экономическими проблемами, происхождение которых было ему непонятно и которые не решались сами по себе. В настоящее время принято считать, что Великая депрессия — это эпизод денежной политики, но такой подход был предложен только в 1950-1960-е годы. В книге «Становление денежной системы США» ^[66], опубликованной в 1963 году, Фридман вдохнул новую жизнь в количественную теорию. Он объявил причиной Великой депрессии сокращение «предложения денег» в период с 1929 по 1933 год и прозрачно намекнул, нигде не говоря напрямую, что повышение стоимости доллара вылилось в ужасающую дефляцию. Под предложением денег Фридман понимает не денежную базу, а совокупность денежной базы и бессрочных депозитов. Когда банки обанкротились, депозиты вкладчиков сгорели; многие клиенты изъяли вклады, чтобы заплатить по долговым обязательствам. Неудивительно, что общий объем депозитов — «денег», по Фридману — сократился. На стоимости доллара это не отразилось: американская валюта оставалась привязанной к золоту до 1933 года. Фридман предпочел проигнорировать золотой стандарт, чтобы тот не мешал его теоретическим выкладкам (он нигде не обмолвился о том, насколько разрушительной и беспрецедентной была бы дефляция, не будь доллар зафиксирован по отношению к золоту). В результате, обвинив в депрессии Федеральный резерв, он пришел к выводу, что Соединенным Штатам следовало установить плавающий курс национальной валюты по примеру Великобритании. Оставалось только добавить, что курсами валют должно управлять государство — вместо рыночного механизма золотого стандарта. Фридман и его последователи поддерживали отказ от золотого стандарта в 1971 году, они содействовали и радовались разрушению этого величайшего достижения классической экономики, ссылаясь на то, что оно только мешает правительству должным образом управлять денежной массой.

Неудачи 1930-х годов смутили и главных наследников классической экономики — представителей австрийской школы. Хотя Людвиг фон Мизес вместе с другими ранними австрийцами писали труды с критическим разбором ошибок современных им монетаристов, послевоенные австрийцы сами подпали под воздействие количественной теории. Они попытались вывести крах 1929–1932 годов из денежной политики того времени. В книге «Великая депрессия в Америке» ^[67] Мюррей Ротбард рассматривает спад в экономике 1930-х годов в духе «Австрийской теории торговых циклов» (она прекрасно объясняет, что происходит, когда власти изменяют золотому стандарту и девальвируют валюты). Теория торговых циклов подходила для описания ситуации 1970-х годов, но для 1930-х годов она совершенно не годилась.

Чтобы доказать, что в 1920-е годы в Америке была страшная инфляция, притом что доллар был привязан к золоту, а индексы цен стояли на месте, Ротбард, подобно Фридману, вынужден был отказаться от классической теории стоимости и опереться на ошибочную количественную теорию. Инфляция у него стала означать не снижение стоимости валюты в результате преобладания предложения над спросом, а любое увеличение денежной массы! Даже этого оказалось недостаточно (объем денежной базы в США с сентября 1925 года по сентябрь 1929 года практически не изменился), и Ротбарду пришлось в качестве определения «денег» воспользоваться предложенным Фридманом денежным агрегатом М2. Ротбард показал себя мастером интеллектуального трюкачества, доказывая, что мощный спад в экономике, из-за которого цены на многие виды товаров снизились на 20–30 %, был вызван страшной инфляцией. Отказ от теории стоимости в пользу количественной теории до неузнаваемости изменил австрийскую школу, и последователи Ротбарда напрасно искали сходство между собой и классическими предшественниками вместе с фон Мизесом (по крайней мере в том, что касается теории денег).

Подобно монетаристам, австрийская школа поддерживает отдельные положения классической экономики — низкие налоги, свободные рынки, небольшой госаппарат и прочие либертарианские ценности. Большая часть книги Ротбарда посвящена пространному описанию ошибок бюджетной политики (поистине великолепный справочный материал), но в итоге он приходит к заключению, что депрессию вызвала неудачная денежная политика. В отличие от монетаристов, австрийцы и по сей день выступают за золотой стандарт. Однако, считая ФРС виновной в Великой депрессии, они выражают недовольство действующим в те времена золотым стандартом: из хода их рассуждений следует, что привязка денег к золоту не смогла предотвратить угрожающе быструю инфляцию. Количественная теория в разработанном Ротбардом и его последователями варианте по своей сути противоречит ориентированному на стоимость золотому стандарту. Именно по этой причине предложенный ими золотой стандарт не похож на действовавшие в течение последних двух столетий модели и абсолютно нереализуем (главным аргументом в пользу золота у них является не его стабильная стоимость, а невозможность увеличить предложение этого металла наращиванием объемов добычи).

Итак, мы видим, как две противоборствующие монетарные теории утверждают, что в 1930-е годы, с одной стороны, наблюдалась страшная дефляция, с другой стороны, страшная инфляция, о которых живущие в ту эпоху люди даже и не подозревали. Эпоха 1970-х

годов споров не вызывает: никто никогда не заговаривал о дефляции, вспоминая те времена. Разногласий не возникает и по поводу Японии 1990-х годов, которые никак нельзя назвать эрой инфляции.

Кейнсианство как школа в экономике утратило популярность после неудач 1970-х годов. В наши дни мало кто верит, что экономику можно отладить с помощью продуманного распределения государственных ассигнований на общественные работы, девальвации денег и манипуляций с процентными ставками. Мир вновь вернулся к классической точке зрения, назвав ее неолиберальной. Однако неолиберальный консенсус, как сейчас принято говорить, зачастую представляет собой комбинацию наихудших ошибок прошлого века. В сфере денежной политики неолиберальная приверженность свободной конкуренции часто сопровождается полнейшим невниманием к курсу валюты, который в результате начинает колебаться и падает вниз. В сфере бюджетной политики, несмотря на уроки Великой депрессии, экономисты продолжают верить в то, что для сбалансированного бюджета надо повышать налоги. Так, многие страны поддались на уговоры Международного валютного фонда (МВФ) поднять налоговые ставки, чтобы устранить бюджетный дефицит или увеличить имеющийся профицит.

Объяснить Великую депрессию неверной бюджетной политикой удалось только в 1978 году — после того как в 1970-е годы саплай-сайдеры (сторонники теории совокупного предложения) вписали фискальную политику в общую теорию классической экономики.

Одним из наиболее неразрешимых вопросов о периоде 1930-х годов был вопрос о последовательности событий: если Закон Смута-Хоули о повышении тарифов был принят в июне 1930 года, то почему американский фондовый рынок обрушился раньше, в октябре 1929 года? На это принято было отвечать так: рынок отреагировал па то, что большинство в Конгрессе сначала выступало против тарифов, а затем решило их поддержать. Рынок начал падать именно в тот день, когда в Конгрессе наметился перелом. Сторонники тарифа упрочили победу, кардинально расширив сферу действия закона. Изначально планировалось ввести ограничительные пошлины только на сельскохозяйственную продукцию, но в итоге в список вошли промышленные товары, которые производились в штатах, представленных в Конгрессе противниками закона. В начале 1930 года рынок отвоевал часть потерянных позиций в надежде на то, что Конгресс передумает или что президент Герберт Кларк Гувер наложит вето на закон о тарифах. Начавшееся на бирже ралли позволило акциям почти дотянуться до того уровня, на котором они начинали 1929 год.

Но Америке не повезло; закон о тарифах был подписан в июне 1930 года, и фондовый рынок заскользил в пропасть. Свободная конкуренция, или laissez-faire, стала тем принципом, который ранние представители классической школы, такие как Давид Юм и Адам Смит, противопоставили принципам меркантилизма, а именно торговым барьерам и высоким налогам. Именно свободная конкуренция вызвала подъем мировой экономики. Но в 1930-е годы, когда все страны резко повысили тарифы и налоги, выражение laissez-faire («пусть каждый идет своим путем») стало трактоваться как «будь что будет».

Окончательная редакция закона Смута-Хоули предусматривала 60-процентный тариф более чем для 3200 импортных товаров. Запретительные пошлины, введенные в отместку другими странами, были не менее жестокими и лишь усугубили спад в экономике, возникший из-за повышения налогов. Некоторые государства повысили тарифы еще до подписания закона Смута-Хоули, планируя отменить их, если американцы образумятся. Япония была обеспокоена сокращением объемов мировой торговли сильнее прочих стран: не имея почти никаких полезных ископаемых, она остро нуждалась в импорте природных ресурсов. После мирового экономического кризиса 1929 года к власти в Японии пришли военные, которые почти сразу же решили устранить торговые барьеры, захватив богатые сырьем территории. Высокие тарифы в сочетании с экономическим национализмом в конце XIX века побудили ряд стран пойти по пути империализма — в первую очередь Германию, Великобританию и Японию, экономика которых сильно зависела от внешней торговли. В 1930-е годы ситуация повторилась. Введенные Китаем тарифы привели к конфликту со Страной восходящего солнца: японские территории в Манчжурии, а также Корея, доставшаяся Японии в 1904–1905 годы по итогам войны с Россией, были связаны с Китаем теснейшими торговыми узами. Японские милитаристы нашли простой способ устранить торговые барьеры, и 18 сентября 1931 года Япония начала оккупацию Манчжурии, получив доступ к месторождениям горючих сланцев и других полезных ископаемых в Китае. (Возможно, вторжение в Манчжурию оказало дополнительное давление на британский фунт стерлингов, и спустя два дня он был девальвирован.)

Обвал фондовой биржи в 1929 году настроил президента США Герберта Гувера на боевой лад: он был уверен, что справится с рецессией. В ноябре 1929 года — почти стразу после краха Нью-Йоркской биржи — Гувер призвал увеличить государственные расходы на общественные работы. Федеральные расходы без учета государственных предприятий выросли с $2,9 миллиарда в 1929 году до $3,1 миллиарда в 1930 году. В 1931 году Гувер добился от Конгресса разрешения увеличить ассигнования на 42 % до $4,4 миллиарда без учета госпредприятий (вливания в экономику по большей части сводились к правительственным платежам по социальному обеспечению и к целевому финансированию штатов). К концу своего президентского срока в 1932 году Гувер настоял, чтобы расходы федерального правительства и штатов были увеличены еще на $1,5 миллиарда. Гувер гордился тем, что за четыре года его президентства в Америке было построено больше общественных сооружений, чем за предшествовавшие 30 лет. Плотина Гувера на реке Колорадо, мост через залив в Сан-Франциско и акведук Лос-Анджелес напоминают об эпохе государственной помощи экономике.