Золото Стеньки
Шрифт:
И с пушками что-то надо было делать. Например, было очень плохо с артиллеристами — кто-то умел стрелять, кто-то нет, централизованного обучения не было, нужного количества мастеров тоже. Спасались наемниками из Европы, где сейчас многие кампании остались не у дел, но они стоили серьезных денег. Не зря первое, что сделал Петр после поражения под Нарвой — создал артиллерийскую инженерную школу. По-хорошему, эту школу надо создавать прямо сейчас, но мне нужно было обосновать эту идею перед царем. Я надеялся, что после этого похода смогу доказать Алексею Михайловичу необходимость подобных развлечений.
— Да бог его знает, как лучше, Юрий Петрович, бог его знает, — я безразлично пожал плечами. — Только у меня чувство, что мы пытаемся кого-то догнать, а этот кто-то слишком для нас быстр, и об этом стоит
* * *
Брать из Москвы всех выделенных нам стрельцов мы не стали. Трубецкой с Дорманном что-то посчитали, прикинули — и вышло, что быстрее будет отправиться малым отрядом в две сотни стрельцов, а недостающих набрать по дороге.
«Чем больше караван, тем медленнее он идет», — рассудительно пояснил голландец, и с ним был вынужден согласиться даже князь.
Вот пушки мы взяли все — десять штук, вместе с уже готовыми лафетами, а также с запасом ядер и пороха. Хозяйство вышло тяжелым, так что под него и был выделен целый дощаник, который заодно вёз и полсотни пушкарей — в тесноте, да не в обиде.
А обычных стрельцов решили набирать в Нижнем и в Казани — и там же ещё конных татар с баржами взять. Царское повеление в эти города ушло, так что каких-то проблем я не ожидал. К тому же по данным Разрядного приказа в Царицыне сидели четыре стрелецкие сотни при четырех пушках — с учетом нашего флота это была грозная сила, которая должна была смести ватагу Разина, если та вздумает не подчиниться прямому приказу. Ну и в Астрахани кое-что имелось — ещё в прошлом году гарнизон этой южной крепости был увеличен до четырех полных приказов, а это без малого четыре тысячи воинов с мушкетами.
В общем, по моему разумению, у Разина не было перед нами ни малейшего шанса. И хотя царь напоследок пенял мне, что я решил идти сам воевать, но я не поддался на его уговоры. Конечно, сейчас такое время, что всяким царям и королям вовсе не обязательно было идти впереди войска на лихом коне — для этого генералы и полковники имелись. Но я считал, что какая-никакая слава мне не помешает — правда, я не был уверен, что слава победителя Разина мне нужна.
Да и сама идея путешествия по Русскому царству мне импонировала — хотелось посмотреть, как всё происходит на самом деле, а не в учебниках истории. Впрочем, я уже прожил в этом времени несколько месяцев и точно знал, что жизнь тут примерно такая, как и в конце XX века — за исключением деталей. Но в моих силах было сделать так, чтобы всё было чуть более похожим.
Картошку мне купец Мейерс привез — не затребованные двести пудов, конечно, но пару мешков, что обнаружились у его знакомого, смог подкинуть. Картошка эта действительно напоминала «земляные яблоки» — то есть была мелкой, зеленоватой и желания тут же отправить её на сковородку не вызывала. Но я всё же попробовал. Почистил штук двадцать клубней на кухне, удивившись толщине кожуры и изрядно переполошив дворцовую прислугу, затем сварил их в соленой воде, залил постным маслом и посыпал луком. Получилось вполне приемлемо — если, конечно, не обращаться внимания на то, что после очистки клубни размером были как крупный горох.
Трубецкой, кстати, мои кулинарные способности не оценил, хотя и отметил, что блюдо получилось съедобным. Впрочем, я решил ещё раз попробовать по осени, когда созреет мой урожай, на который я, правда, особо не надеялся.
Мы и так опоздали с посадкой — родители, которым в начале девяностых перепали стандартные шесть соток под Шатурой, сажали на своей фазенде исключительно картошку, потому что с ней и проблем меньше, и если украдут — не так жалко. Разумеется, меня тоже привлекали в качестве бесплатной рабочей силы, так что я таскался с лопатой и тяжелыми мешками по электричкам и переполненным желтым «скотовозам», вскапывал и боронил давно непаханую целину, засыпал её пеплом от сожженных веток и сажал картошку на необходимую глубину. Делали мы это на майские праздники, вместо отмененной новой властью демонстрации.
Мне пришлось заниматься картошкой уже в конце мая по нынешнему стилю — то есть фактически уже в июне, если считать по григорианскому календарю. Управляющий
Самое главное, правда, начиналось уже после моего отъезда, так что пришлось назначать крайнего, то есть авторитетного наблюдателя из царской семьи. Им стала сестра Алексея Евдокия — двадцатилетняя девица, которая переносила проживание в Преображенском хуже всех, а потому отличалась почти несносным нравом. Но меня она худо-бедно слушалась, внимательно разглядывала нарисованные мною картинки с изображением картофельного куста, обещала следить, чтобы вокруг них не было сорняков — не сама, конечно, а с помощью специально обученных людей. Ну и поклялась, что раньше начала сентября никто кусты с цветами срывать не будет, как бы они не были красивы. Заодно я научил Евдокию, как проверять готовность картошки к уборке урожая — и призвал её не бояться испортить несколько кустов.
В общем, я мог надеяться, что к моему возвращению у меня будет понимание того, насколько затянется внедрение картошки в российские реалии второй трети семнадцатого века. Я рассчитывал управиться лет за десять — если, конечно, Бог даст, и я смогу выжить после неведомой хвори, которая должна отправить моё тело на тот свет.
Глава 12
Пороховой заговор
Нижний Новгород встретил нас дикой суетой на воде и какой-то посконной тишиной на высоком холме, на котором стоял Кремль. Я когда-то бывал в этом городе — он тогда ещё назывался Горьким, — но с такого ракурса мне его видеть не доводилось. Что-то похожее на мои воспоминания было, конечно — кирпичные стены, спускавшиеся к самой воде, два заметных съезда, по которым вверх и вниз тянулись вереницы телег. Вот только в самом Кремле, кажется, был застроен каждый квадратный метр — с обрыва холма смотрели бревенчатые дома и одинокий скромный дворец, который, видимо, был домом местного воеводы, князя Максима Ивановича Нащокина, какого-то дальнего родственника Ордин-Нащокина. Я об этом не подумал, а вот Трубецкой озаботился — и взял у главы Посольского приказа письмецо к местному представителю его рода.
Суета у берега стояла знатная — там вроде даже была очередь на загрузку и погрузку, все торопились, мы проплыли мимо пары громких скандалов с посыланием оппонентов по какой-то матери и хватанием друг друга за бороды, а ещё в одном месте группа товарищей сосредоточенно кого-то лупила. Поднятый местными обитателями крик сливался в один неясный шум, разобрать в котором отдельные слова было невозможно.
Для нас было выделена отдельная стоянка чуть дальше, примерно в том месте, где в будущем будет построена грандиозная Чкаловская лестница, а сейчас имелся лишь покрытый свежей травой крутой склон. Там же стоял и Орёл' — он сумел преодолеть все сложности плавания по Оке и прибыл за несколько дней до нас, хотя несколько раз садился на мель и потерял свой единственный якорь. Мы же дошли более удачно — даже мели счастливо избежали; я благодарил Провидение и лоцмана, которого где-то откопал Трубецкой — глубокого старичка, который рулил передовым стругом, а на попытку завязать разговор лишь низко кланялся, называл меня боярином и соглашался со всем, что я скажу. Его хитрость я раскусил всего лишь с третьего раза, после чего оставил этого лиходея в покое — кажется, к облегчению князя, который не знал, что я пытался выспросить. Я же всего лишь думал ещё и о Навигацкой школе, а также об учителях, которые будут учить будущих учеников. Но этот старичок явно не подходил на роль учителя, хотя на практике мог серьезно поднатаскать будущих гардемаринов.
Он и ушел также, называя меня боярином и благодаря за выплаченные в виде премии пятьдесят копеек. От путешествия по Волге этот дедок ещё в Мытищах отказался наотрез — реки, мол, не знаю, — и от помощи в возвращении обратно тоже. Так что он просто спустился на берег и как-то споро затерялся в толпе. Трубецкой предположил, что он простой наймется на какой-нибудь караван, которые постоянно шли в сторону Москвы — такие специалисты были очень востребованы.