Золото Стеньки
Шрифт:
Но карта была древней, её нарисовали лет сорок назад, сибирские поселки на неё пока не нанесли, как и плавания Дежнева, Хабарова и других первопроходцев. Лучше всего был прорисован юг и запад — но это в целом понятно, поскольку именно с тех краев исходила прямая и явная угроза государству. Мне эта карта показалась не слишком привычной — пропорции были сильно нарушены, — но в целом ею можно было пользоваться, в том числе и для планирования похода на Разина. Ещё Башмаков от щедрот выдал мне разноцветную карту голландца Яна Блау — причем с легкой иронией посоветовал относиться к ней без почтения. В принципе, старый дьяк знал, о чем говорил — на этой карте Россия заканчивалась в Казани, а ниже по Волге находились тартары и парсы, то есть персы.
Но на все изыскания возможных месторождений нужны были деньги, причем в очень больших количествах. И не факт, что эти изыскания быстро дадут эффект — пример освоения Нерчинска говорил, скорее, об обратном. То есть если начать сейчас — лет через двадцать-тридцать всё будет. Но не у Алексея Михайловича и не у меня, а у всё того же Петра, который потратит свалившееся на него богатство на редкость бездарно — например, на Персидский поход или на основание Петербурга.
Нынешний царь, кажется, вообще пока в сторону Сибири не смотрел — у него вызывали беспокойство поляки и казаки в Малороссии, бедовые турки и крымские татары. Ещё шведы регулярно оружием бряцали, пусть в данный момент и на дальних подступах к границам России, но и войны в Западной Европе аукались в Москве очень сильно — уменьшением торговли и, как следствие, снижением поступлений в казну.
При этом России нужен мир — и на западных, и на южных рубежах, чтобы хоть немного разобраться с последствиями польской войны и Раскола, что продолжал разделять народ страны, который совсем недавно был единым и ни о каком разделении по религиозному признаку не помышлял. Я был уверен, что надо дать всем этим реформаторам по шапке и разогнать по дальним монастырям — хотя бы для того, чтобы у них мысли в нужное русло вошли. Объявить — не свободу вероисповедания, конечно, таких новшеств тут никто не потерпит — равенство двух подходов к богослужению и заставить этого упёртого барана Аввакума как-то сблизить позиции с теми, кто проявляет больше гибкости. Или найти среди раскольников тех, кто тоже понимает необходимость компромиссов — правда, я сомневался, что это выполнимо. Судя по дальнейшим событиями, с боярыней Морозовой и самосжиганиями в срубах, на той стороне религии действуют конченые фанатики. Но всё равно не дело, когда часть населения занимается тем, что скрывает, сколько перстов складывает в крестное знамение. На этом фоне придуманный Петром Синод выглядит вполне подходящим решением.
Впрочем, даже Петр не справился — с нерчинским серебром и китайским золотом, полным доступом к государственной казне и с построенной по ранжиру страной. Неподъемное это для него дело оказалось, да и не только для него — проблему староверов даже при советской власти решить не смогли.
Но это дела далекого будущего, как я надеялся. В ближайшей перспективе мне оставалось только плыть по воле течения и ждать вестей из Кремля — царь сразу не согласился на наш поход, но и не отказал.
* * *
Я потратил отведенную нам неделю с пользой. Учил польский язык с Трубецким — самым простым методом, просто разговаривая на разные темы. Впрочем, польский семнадцатого века оказался не сильно сложным, гораздо сложнее было зарубить себе на носу, что никаких бобров местные поляки не знают.
В изучении латинского языка мне помогал местный священник отец Иоанн. Что-то я достал из памяти, что-то изучил по книгам — и вскоре, похоже, достиг уровня настоящего Алексея, потому что внезапно нагрянувший с инспекцией Симеон Полоцкий более чем удовлетворился моими знаниями. Я даже арифметику подтянул — хотя что её было подтягивать, сейчас даже «два плюс два равно четыре» считалось высшей математикой, а дроби были на уровне настоящего волшебства.
Правда, я так и не смог определить, болен ли был царевич — моё самочувствие
А ещё мне внезапно понравилось общаться с Густавом Дорманном, который терпеливо ждал решения своей судьбы и охотно шел на контакт. Он рассказывал случаи из своей военной практики, я вспоминал соответствующие этим войнам строки из своих учебников — и мне, в принципе, было очень интересно понимать порядок движения солдатских масс в войнах этого времени, когда всё происходило неспешно, но иногда случалось вдруг. Да и какое-то понимание современной политики европейских стран я получал — Полоцкий мне этого дать не мог, а в думе о делах заграничных было очень условное представление.
А ещё мне наконец-то удалось пострелять и провести некий смотр своего невеликого войска.
* * *
— Ба-бах!
Я поморщился. Пищали стреляли громко, в воздухе стоял кисловатый запах сгоревшего пороха, и лишь небольшой ветер сносил белесые облачка в сторону, так что мне было хорошо видно, что попасть из этих чудовищ в цель можно было только случайно. Целью были вкопанные поодаль столбы с пучками соломы, от которых иногда отлетали целые клочья — если пули в них всё же попадали. Целиться стрельцы могли очень условно, потому что стреляли, зажмурившись, что, разумеется, сказывалось на точности самым печальным образом. К тому же не могли они и делать четыре-пять залпов в минуту, как ни старались — у них на вооружении стояли фитильные ружья, которые требовали серьезной подготовки перед выстрелом.
Кремниевые мушкеты из лавки купца Мейерса показали себя гораздо лучшим оружием — у них и скорострельность, и точность были на уровне. В какой-то момент я даже пожалел, что не купил дополнительных экземпляров, польстившись на удвоенное число пистолетов. Но Трубецкой быстро опустил меня с небес на землю — порох в России выделывали заметно хуже качеством, чем за границей, так что стрельбы с иноземным огненным припасом так и останутся на недосягаемом уровне.
Пистолеты, кстати, меня порадовали. Стреляли они, конечно, недалеко — шагов на тридцать против сотни у мушкетов, — но хотя бы иногда попадали точно в цель. Правда, при некоторых условиях; нужно было твёрдо стоять на ногах и, желательно, обеспечить себе хоть какой-нибудь упор. Эдакое оружие последнего шанса, когда враг уже почти добежал до твоего строя. Как из них должны были стрелять всадники — я не понимал, а Трубецкой толком объяснить не мог, хотя в детстве видел подобные чудеса в Польше.
В России, правда, были рейтарские — сиречь конные — полки, и служившие в них мелкопоместные дворяне имели на вооружении как раз пистолеты. Но я никогда не читал в учебниках, что эти полки палили из своего оружия на полном скаку, да и память царевича на этот счет молчала. Наверное, русская армия, как обычно, шла каким-то своим собственным путем, который отличался от пути иностранцев.
Впрочем, конницы у меня не было, одна голимая пехота. Зато имелся настоящий фальконет — пушечка с тонким стволом. Из этой пушечки мы тоже постреляли — и она тоже меня не впечатлила. Полукилограммовое ядро, конечно, улетало далеко — навскидку я оценил дальность стрельбы в четыреста шагов, но на таком расстоянии оно разве что синяк могло оставить. В реальности фальконет стрелял на те же сто шагов, а заряжала его целая футбольная команда минуты три.