Золотое дно (сборник)
Шрифт:
Все пошто-то холостой. Если задумал жениться, то ж е
нись, но осмотрительней будь. Живо окрутят вертиго-
ловые. Ведь ныне как сходятся: тысячу на свадьбу ух
лопают, два дня поживут да и разбегаются. Понеси их
леший, этих девок, глаза бы мои на них не смотрели:
папироски курят, винцо пьют, только подливай. У тебя-
то все ладом, Гелюшка?
— Конечно, конечно. О чем разговор, —ответил Ге
ля, давно ожидая этого вопроса, но, как ни ждал,
172
лову к столу. Но ма^э. счастливая от неожиданных го
стей, не заметила сыновнего смущения.
— Ну и ладно, раз все по-хорошему. Ехал бы толь
ко домой, чего на стороне околачиваться. Парни-то, твои
погодки, вон как живут, только птичьего молока нету.
По двести рублей зарабливают и более того... Вон и
дядя твой, Федор Максимович, сколь хорош: уж Федь
ка своего не упустит, у него меж пальцей не вытечет,—
кивнула на стенку. — С работы идет, дак чурку дров,
иль колодку, иль кирпич на стройке прихватит, в газет
ку завернет да в дом принесет... Ну пейте, гостеньки
дорогие, не ж дала вас, так что не обессудьте: что на
столе есть, то и ешьте. Тесто затворю, да завтра пи
рожков с луком испеку.
— Ну держи, держи давай, — тоже встрепенулся
дядя Кроня.
Выпили по рюмке, сразу вторую опустошили, чтобы
на другую ногу не охрометь, а с пути-дороги водка, хоть
и сивушная, дрянцо, но пошла соколом. Геля сразу по
соловел, разгорелся, на стуле откинулся, голову гордо
держит: «А кого тут стыдиться, ведь все свои, сейчас
и жизнь блаженна и легка. Дядя Кроня, добрый чело
век, я люблю тебя, мне бы слова такие найти да выска
заться красиво. А мамушка, ой мамушка, ты еще хоть
куда! Просватать тебя, что ли? Волосы под кружевной
платочек закуделила, бровки подвела черным каран
дашиком, по губам прошлась помадой... Страшно, ма
мушка, стареть, я ведь понимаю, что страшно. Я не бес
толковщина, я все понимаю, только слов во мне нет...»
— «По муромской до-рож-ке...» Запоем мою люби
мую, дядя Кроня, мать! — Геля еще глуповато улыбал
ся, лица ему казались далекими, будто смотрел он
сквозь мутное стекло, но уже заворочалась в душе бес
сонная тоска. Украдкой потянул штанину, посмотрел
на синее пятнышко, представил, как бешеная кровь
льется по его телу, и сразу помрачнел.
— Гелюшка, споем, как не спеть-го... Худой ты
нынче приехал, вон подглазья какие. Ты больше
не пей, Гелюшка, — попросила мать.
— С дороги устал. Намотался на самолетах, нервы
для самолетов тоже железные надо иметь. Тут у стога
с вилами день-то проендаешь и то, как наломаешься,
173
давления, тут здоровье надо иметь большое,— сказал
дядя Кроня.
— Како лешево здоровье. Наши бабки каждую не
делю в Архангельско готовы слетать, а то и подале
куда. Весь Союз обскачут, их нынче и дорога неймет.
— Я-то не летал. Уж больно от земли далеко. Я
только во сне вылётываю. За день-то нароблюсь, руки-
ноги гудят. В балаган пойдешь да падешь — вот ночью
во сне будто в пропасть какую и летишь, аж дыхалку
спирает, тюх-тюлюх.
— Да брось ты свою присказку. Скажут еще в Сно
пе, что управляющий с ума посходил. «Тюх» да «тюх».
Давай споем лучше... Сам-то мог бы и не стоять с ви
лами. Жалуешься, что грудь болит, будто и замены те
бе никакой нет. Некогда и руководить будет, чего ли и
пропустишь вовремя сказать, угоришь с работой этой,—
уже сердито наставляла Лизавета. Ей все казалось, что
приветила она гостей плохо, вот они и дуются на нее,
а чего она, сиротина, на стол поставить может, если
хозяйства — скотины своей нет, картошка только взо
шла, а в магазинах одни банки — треска да ставрида
в масле?
За стенкой вдруг заиграл баян: «Раскинулось мо-ре
ши-ро-ко...» Звуки доносились глухо, будто с улицы под
угором. Но это играл Федя Понтонер, который совсем
от братневой жены загородился: обшил стену древес
ной плитой, будто и не топит Лиза Чудинова каждый
божий день печку и стоит в ее комнате леденящий хо
лод.
Геля тоже услыхал музыку и даже представил, не
ожиданно трезвея, как сидит дядя Федор посреди ком
наты на табурете: на коленях бархатная подстилочка,
чтобы, значит, не протирались брюки, ноги обуты в
большие стоптанные валенки, они скользят, и потому
дядя Федя елозит ногами по крашеному полу, устанав
ливая их плотнее, потом просматривает клавиши, об
тирая их кусочком фланели — так, на всякий случай.
Он наверняка в своем кителе, темно-синем и твердом,—
раз в десять лет шьет новый в местной портновской ма
стерской, заново прокалывает дырочку на правой груди