Золотой браслет, вождь индейцев
Шрифт:
Дочь Утра сложила руки на груди с покорностью, свойственной индейским девушкам.
– Мой брат, ты вождь племени эшипетов, - сказала она, опустив глаза. Долг женщины исполнять приказания воина. Я готова.
– А мать?
– спросил он.
– Она ждет тебя у себя, - ответила девушка и пошла впереди брата.
Они шли по коридору, убранному пиками и, как весь дом, ярко освещенному, несмотря на поздний час. Дойдя до запертой двери, они услышали глухие и монотонные звуки, будто колыбельной песни.
Мак Дайармид с сестрой остановились и прислушались.
– Бедная мать!
–
– Она напевает "песню вождя" в честь моего возвращения. Подожди меня здесь...
И он один вошел в комнату.
Глава 4
ФОРТ ЛУКУТ
– Уверяю вас, мой друг, что военный дух слабеет! И это началось уже давно. Даю сроку не более десяти лет, и у Союза не будет армии, то есть армии, достойной этого названия!
Так говорил старый, толстый широкоплечий офицер с красным, как сырой ростбиф, лицом и седыми, торчащими как щетина, усами.
Глядя на капитана Адольфа Штрикера, нельзя было сомневаться в том, что он совершил столько же походов, сколько лет был на службе. Все в нем: манера держать голову, пронзительный взгляд маленьких серых глаз под густыми бровями, складки на лице и даже толстый короткий нос, - показывало опытного и бывалого человека.
На нем был надет сюртук... На дальнем востоке офицеры вообще одеваются небрежно, но и там такой сюртук был редкостью: он до того выцвел и вылинял, что невозможно было определить первоначальный вид материи. Шерстяная сорочка без галстука, солдатские панталоны, заправленные в громадные сапоги, и белая фуражка - вот наряд, в котором появлялся обыкновенно капитан.
Капитан и еще несколько таких как он составляли в Лукуте кружок старых холостяков, недружелюбно смотревших на щеголеватых женатых офицеров. Члены кружка потягивали виски и дымили из своих коротеньких трубок.
В этот день товарищами Штрикера были: доктор Слокум, старший хирург в крепости, капитан Бюркэ и два или три поручика.
– Вы правы, капитан, - согласился доктор (за недоверие, с которым он относился к их жалобам, солдаты называли его татарином), - армия уже не та, какою была во время мексиканской войны!
– Однако, - заметил один из поручиков, - чем же именно так изменилась армия? Разве она хуже исполняет свои обязанности? Разве солдаты разучились драться?
– Вот что, милый мой: если вы будете тянуть лямку 30 лет, побываете в пятнадцати походах да еще в разных командировках, то по-другому запоете.
Эту речь, не без выражения, произнес капитан, поглядев на доктора, который при этом издал одобрительный звук.
– О, эти молодые люди ни в чем не сомневаются!
– прибавил ветеран между двумя затяжками.
Разговор зашел о различных достоинствах офицеров, произведенных из рядовых, и так как тема эта была неисчерпаема, то и спор затянулся бы до обеда, если бы прибытие нового лица не прекратило его.
Вновь пришедший был молодой человек, одетый в белую фланелевую блузу, большие сапоги до колен и с соломенной шляпой на голове. Он ворвался как ураган, потрясая над головой пачкой писем и журналов.
– Господа, честь имею кланяться, - сказал он.
– Я из Сант-Антонио с Чарлеем Колорадо и почтовой сумкой... Поручик, вот депеши коменданту... Письмо вам, Штрикер... Майор, вам уйма газет... Колет!..
– Прежде всего, милый Мэггер, - ответил доктор, - скажу, что мы вам так же рады, как розам в мае!..
И в самом деле, в минуту общее настроение совершенно переменилось. Люди, только что печальные и недовольные, озабоченные и даже готовые повздорить и поссориться с первым встречным, стали неузнаваемы.
Удаленные от обжитых мест, городов, соединенные часто против воли и желания, офицеры, стоящие гарнизоном в пограничных укреплениях дальнего востока, вообще склонны на все смотреть враждебно, придирчивыми глазами. От безделья они собираются в дежурной комнате; там, встречая одни и те же лица, начинают бесконечные споры и ссоры. Вражда и даже дуэли - вещь нередкая. Если к этому прибавить, что Лукут был далеко от железной дороги, курьер и почта приходили редко, а окрестности кишели индейцами и разбойниками, отчего дороги не были безопасны, - станет понятным, какое приятное оживление приносили курьер и его почта.
Но странная вещь: никто из офицеров не поинтересовался узнать, каким способом удалось пришедшему достать и доставить им так долго ожидаемую почту.
Мэггер не торопился рассказывать. Преспокойно обмахиваясь от жары своей широкополой шляпой, он улыбался, наблюдая ту радость, которую он, так сказать, принес этим людям в своей сумке.
Не было ничего солдатского во всей его фигуре, хотя за кожаным желтым поясом и висела пара револьверов. Характерной особенностью его физиономии была смесь независимости, свободы и холодной неустрашимости. Достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что этот человек ничего и ни у кого не просил и ничего не ждал.
Прочитав свои письма, капитан Штрикер подошел к нему.
– Расскажите-ка нам, любезный Марк, как это вы ухитрились пройти мимо этих проклятых индейцев?
– Ну, это не Бог знает какая трудность! Недаром же я три года состою специальным корреспондентом... Когда Чарлей и я находим невозможным ехать днем, мы едем ночью, - вот и все!.. У нас вышла только маленькая стычка у самого форта с двумя или тремя из краснокожих, но когда они увидели, с кем имеют дело, то бежали.
– Говорят, что газетчики, как кошки, всегда становятся при падении прямо на ноги, - промычал доктор с явным намерением сказать любезность.
– Мне приходилось препарировать кошек, и хотя уверяют, что они крайне живучи, тем не менее они умирали под моим ножом... Мой милый Мэггер, вы дурно кончите, и если вас схватят и скальпируют, ни я и никакой другой хирург не будем в состоянии возвратить вам кожу с вашей головы.
– Ха!
– пренебрежительно сказал на это Мэггер, помахивая хлыстом.
Со своим большим носом, желтыми, очень короткими волосами, голубыми глазами и лукавой улыбкой, таившейся а уголках губ, он всегда имел вид, будто над кем-то или над чем-то смеялся.
– Пока еще краснокожие не добрались до моих волос, - да и трудно же им будет снять их: я позаботился перед отъездом из дому поостричься как пудель.
По этому поводу Чарлей сказал, что это самообман, так как в случае нападения индейцы, конечно, займутся его гривой, какой бы она ни была.