Золотой цветок - одолень
Шрифт:
— Пошлем два полка, государь? — спросил Долгорукий.
— Один полк стрельцов, князь, — вздохнул царь. — Полк молодых стрельцов, первогодков. Так советовал нам патриарх. Стрельцы само собой поженятся на казачках. Значит, мы закрепим Яик и родственными узами. Дабы не случилось измены. Астраханского воеводу, дурака старого, отзовите в Москву.
— Кого же пошлем головой в Астрахань? — зевнул Долгорукий.
— Тебя и направим, князь.
«Не поедет, скажется больным, — язвительно усмехнулся Голицын. — Да и
Царь глядел в окно. На дворе бросала крупные хлопья снега последняя мартовская метель. Еще неделя — и зажурчат ручьи бокогрея. Весна ломится. Днись сосулькой с колокольни Ивана Великого убило пономаря.
Почему же вспомнилась сосулька? Ах, да! Вчера моя нареченная лизала такую сосульку. Дура! Можно горло застудить. И по голове вдруг ударит. Я свадьбы жду, а она сосульку захотела пососать. Ну и дуреха!
«О чем это он задумался, блаженный?» — косился Голицын на самодержца.
Голова посольского приказа дьяк Федор Лихачев дремал.
— Послезавтра утром на охоту, бояре! — встал царь, давая понять, что разговор окончен, можно расходиться.
Бояре раскланивались, выплывали важно из хоромов государевых. Каждому хотелось выйти последним, что означало бы особую приближенность к трону. С Михаилом Федоровичем остался князь Долгорукий. Он дружески шептал царю:
— Когда начнется загон, мы заедем в кусты. Обменяемся конями и накидками. Я наброшу на свои плечи твой малиновый плащ и поскачу. Свита помчится за мной. И ты свободен, государь! Лети во весь опор к избушке. Там тебя ждут юницы!
— А ты-то как улизнешь от бояр, князь?
— Где-нибудь за деревьями сниму плащ, суну в мешок. Вывернусь оборотнем.
— Вот смеху будет! Потеряют бояре на охоте царя!
Голицын оглядывался, шипел на ухо Шереметьеву:
— Ну и самодержец! Как он произносит — повелеваю! Хе-хе! Сам ить не верит, что может повелевать. Табакуров казнит, а перед казаками мельтешит.
— Однако он держится с каждым годом смелей.
— Без двух реп государь.
— Грех нам обижаться, — обнял Шереметьев Голицына. — Разве нам потребен Иоанн Грозный?
— И то верно. Но что-то наш царек гороховый снюхался с Долгоруким. Шепчутся, аки кумушки. Не нашептали бы на наши головы опалы.
— Долгорукий соблазняет паиньку-царя на блудодейство. У него есть теремок с девоньками.
— Не поверю. Оговор.
— Понапрасну не поверишь. В бору зареченском стоит усладная избушка, гарем. Я там бывал, мед пил.
— Размах! А мы-то по старинке. Девку сенную облапаем и радуемся. Пора бы и нам завести теремки в лесу. Где-нибудь подальше от церквей.
— Пора! — глянул Шереметьев на брюхо старого друга.
— Во сколь сие обойдется? Интересно!
— Не так уж и дорого.
— Потребно
Слуги усадили князя в кошевку с парчовым навесом, завернули ему ноги медвежьей шкурой.
— Не надобно, тепло! — отмахивался князь.
На дуге звенели нетерпеливо колокольцы. Вороной рвался в бег, дергая сани. Последняя зимняя метель утихла. Над зубьями кремлевских стен появлялись клочья синего неба.
— Разойдись, чернь! Дорогу князю Голицыну! — выскочили конники из ворот, размахивая саблями.
Артамонов заметил:
— Самолюбив и суетен князь. То деньги бросает в народ, то плетьми дорогу пробивает через толпу.
Шереметьев не ответил дьяку сыскного приказа. Неприятный человек. Глаза иногда пристальные, заглядывает в душу, аки диавол. А порой смотрят в никуда очи мертвеца. И нос не породист, острый. Желваки играют напряженно. Костолом, одним словом.
— Не плюй в колодец, придется напиться, — глянул Артамонов на брезгливо отвернувшегося Шереметьева.
И молнией с неба упало пророчество. Шереметьев прыгнул в свою повозку. Стражу он с собой никогда не брал. Но суждено ему было сегодня пожалеть об этом горько. Он дремал по дороге в свое новое имение. В глухомани за бутырским валом выскочили из рощи лихие людишки и убили возницу. Шереметьев и пистоль выхватить из-под шубы не успел. Его оглушили кистенем, связали и уволокли в темную землянку, где обитался когда-то отшельник. Шереметьев стал молиться:
— Господи, спаси! Храм в этом месте воздвигну! Разбойники оказались веселыми молодцами. Услышали молитву, вошли, зажгли свечу.
— Говоришь, церковку поставишь...
— Выйду живым — возвышу!
— Це дорого, разорительно.
— Не поскуплюсь.
— Дай нам пять тыщ золотых, господин хороший. И с богом иди. Церкву могешь не ставить, не востребуем. Создатель не поручал нам следить за исполнением твоего слова.
— Храм нам не надобен. Мы живем в лесу, молимся колесу, — рокотнул детина с топором за поясом.
— Ты согласный, Шереметьев? — спросил разбойник с пистолетом в руке.
— Так вы меня знаете?
— Знаем, господин хороший!
— Грабили бы князя Голицына. Он меня богаче.
— Придет и его черед. А где он прячет золотишко?
— В кованом сундуке.
— Который возля глазурной печки? В горнице с маленьким оконцем?
— Дда! — начал заикаться Шереметьев. — А ввы откуда ппроведали?
— Проведали уж, но ты зубы нам не заговаривай. Золотишко давай. Аль конец! Голову отрубим. И не саблей, а ржавым топором! Зазубренным!
— Где ж я, возьму ефимки?
— Напиши письмецо управляющему в новое поместье. Мол, выдай подателю сей бумаги, пять тысяч золотых.