Золотой цветок - одолень
Шрифт:
— Задавишь! Отвались! — завизжал Аверя, стаскивая кухарку с поверженного беглеца.
Так попал Бориска в подвал сыска. Хорунжий уже был здесь, рядом с блаженным. Палач порвал на отроке рубаху. И Аверя увидел на шее юнца золотую иконку с четырьмя камушками плохо обработанной бирюзы. Руки у подьячего задрожали.
— Где ты взял, щенок, сию богоматерь?
— Нашел!
— Где нашел?
— В соломе.
— А может, тебя просили передать иконку кому-то, а ты забыл?
— Богоматерь валялась в соломе.
— В какой соломе?
—
— На чьих санях?
— На нашенских.
— Кто в санях ехал?
— Я.
— Еще кто?
— Батюшка Лаврентий.
— Поп?
— Он самый.
Аверя глянул на своего помощника, рослого детину с рыжими патлами.
— Тащи, рыжий, сюда попа Лаврентия. Он на патриаршем дворе.
— А ежели засупротивится?
— Придуши малость, пристукни. Но поласковей, а то прикончишь.
Рыжий детина вышел. Аверя достал из коробки иглу и шило, с трудом открыл тайник иконки. Там было пусто. Сие означало: у дозорщика на Яике есть важные новости, но передать он их ни с кем не может. Дозорщик просит срочно прислать человека.
— А ты не открывал тайник? Вот так, как я? — прищурился подьячий.
— Не открывал.
— Не ведал про утайку?
— Не ведал!
— А ежели я тебя раскаленными клещами начну рвать? — сунул Аверя железные щипцы в огонь горнила.
— Гузно вонючее! Кишка! — свирепо пучил глаз Хорунжий.
— С тобой мы еще поговорим вдосталь, — даже не глянул на есаула Аверя.
— О чем тебе со мной балакать, хорек?
— О медной пуле, которой убит в Астрахани дьяк Тулупов.
— Царь — дурак, кровопивец! — хихикал дурачок.
— Бог меня наказал за ослушание! — обливался Бориска слезами.
Ему было стыдно перед Хорунжим. Стыдно за обман. Меркульев, Хорунжий и отец дали иконку Бориске, чтобы он ее разбил молотом в кузне у знакомого московского коваля.
— Расплюсни, изруби в куски, — наказал Меркульев.
— А камушки, бирюзу?
— Раскроши, выбрось!
— А куски золота кому отдать опосля?
— Ермошке! — махнул рукой Меркульев.
Они стояли у кузни, говорили о чем-то тревожно, а Бориска бил молотком по ржавой железяке, подобранной возле наковальни. Иконку он спрятал, жалко было ему уничтожать удивительную чеканку. И очень боялся он своего обмана. Страшился, что выйдет из кузни, а его попросят показать оплюски. Вышел трепетно, бледный. И пролепетал, глядя в сторону:
— Расколотил, изрубил.
Есаулы не подумали даже, что Бориска их обманул. Они спорили:
— Ты не пройдешь от Селябы к Магнит-горе! — рубил воздух ребром ладони Хорунжий. — Сенька и Соломон доберутся на Яик к лету. К тому времени писарь скроется. Он ведь может и утайную казну перепрятать. Схороны ему известны. Сам закапывал.
— Не успеет! — успокаивал Меркульев. — К Магнит-горе сейчас дороги нет. И Матвей не ведает, что мы его накрыли! Не ждет опасности! Не уйдет от возмездия!
— И я не ушел от возмездия за
Как дико глянул на него Хорунжий, когда увидел иконку в руках подьячего. И больше не мог смотреть Бориска в сторону Хорунжего.
— Я не просто обманщик, я предатель! Я хочу умереть!
— Слезы проливаешь? — оскалился Аверя. — Москва слезам не верит! Ты похож на святого агнца. Однако ограбил Шереметьева. Тряпку на харю набросил и думал, что мы тебя не найдем? Ха-ха!
— Я не грабил. Клянусь!
— Человек сейчас придет, опознает тебя по мизинцу на левой руке.
— Нет вины на мне.
— А я раскаленными клещами ухвачу тебя за кожу. Ты и поведаешь, голубчик, с кем был на разбое.
— Я обобрал Шереметьева, — хотел избавить Бориску от пытки Хорунжий.
— Да неуж? А еще кто был?
— Воры московские.
— Где вы обобрали Шереметьева?
— Как где? У него дома. Напали на усадьбу!
— Охрану перебили?
— Перебили, изничтожили, оглушили.
— А Шереметьева зачем зарезали?
— Сопротивлялся.
— Сколь золота взяли?
— Три тыщи дукатов, кольца, рухлядь...
— Не умеешь ты сказки говорить, Хорунжий!
— Я зарезал Шереметьева!
— Ты убил дьяка Тулупова. А Шереметьев жив-живехонек! И никто на его усадьбу не нападал! Слухай, как юнец расскажет всю правду!
Аверя вытащил из огня клещи, подошел к Бориске...
Подьячий ухватил клок кожи у подмышья, дернул, отмахиваясь от дыма и смрада. Бориска вскликнул пронзительно и тут же впал в беспамятство от боли и ужаса. Хорунжий рвал цепи...
— Убью! Загрызу!
В пытошную вбежал рыжий помощник подьячего:
— Государь пожаловал с боярами! Опущаются по лестнице!
Аверя решил, что настал час его возвышения. Потребно было блеснуть на глазах царя. В двери входили, склоняясь над косяком, Михаил Федорович, Долгорукий, Шереметьев, Голицын, голова Разбойного приказа — князь Дмитрий Пожарский, дьяк посольского приказа Федор Лихачев и отец Лаврентий. Обезумевший от радости Аверя сделал вид, что будто бы он не заметил самодержца и бояр. Подьячий подскочил к блаженному Ермолаю, рванул его клещами за горло и завопил истошно:
— Как ты посмел возводить хулы на великого государя?
— Царь — дурак! Царь — кровопивец! Кукареку! — запетушил дурачок.
Аверя ударил размашисто тяжелыми клещами блаженного по голове. Тот облился кровью, замолк и почернел. А подьячий рвал его, аки хищный верь.
— Уймись, Аверя! Он уже отдал душу богу! — помрачнел государь.
Подьячий обернулся притворно, упал на колени, стукнулся лбом об пол.
— Радею за государя! Живота не жалею!
Не знал Аверя, что царь пришел сюда не просто так, не из любопытства. И совсем не для того, чтобы облагодетельствовать за успехи сыск. Отец Лаврентий поднял и всполошил своей жалобой весь царский двор. Попа поддержал дьяк Федор Лихачев.