Золотой цветок - одолень
Шрифт:
Вздрогнул Матвей, когда зазвенело за спиной разбитое камнем стекло окошка. И услышались сразу отчетливо голоса, ржанье коней, хлюпанье по грязи. Избу окружали верховые: Панюшка Журавлев, Богудай Телегин, полковник Скоблов, Микита Бугай и кузнец Кузьма. С ними какой-то боярский отрок. То был Сенька, который пришел из Астрахани морем. Матвей ведь его видел впервые, не мог знать. Писарь прыгнул в сени, глянул во двор через щель. В усадьбе хозяйничали Михай Балда, Гаврила Козодой и Герасим Добряк. Однорукий Громила Блин выводил из конюшни коней. Оставалось одно: задвинуть засов и вернуться в избу.
—
— Выходи, Матвей! — крутил в руке аркан Скоблов.
— И от пистоля не прячется! — удивился писарь. — А я заряжу пищаль!
Слышно было, как ходил кто-то по крыше. Голос Богдана Обдиралы ворвался через печную трубу:
— Сдавайся, писарь! Душонка чернильная! Я закрою трубу мокрой рогожей. Ты и вылезешь из норы, как хорек вонючий! Выкурю дымом!
— Не дури, Матвей! Выходи для душевного разговору! — увещевал Телегин.
Матвей прицелился кузнецу в сердце и выстрелил. Сонь Кузьмы прыгнул в это время, но пуля пробила левое плечо всадника. Рубаха его обагрилась кровью.
— Хату обросаем соломой и спалим! — угрозил Скоблов.
Дед Егорий и Устин Усатый приволокли пушку, целили жерло на дом, начали заряжать.
Матвей чуть не заплакал. Какой терем пропадет! Какие узоры! Двенадцать лет он украшал дом резьбой. Кружево наличников, ставней и карнизов радовало станицу. Пела изба по-красному на весь мир! Таких домов на весь городок пять-шесть. А рядом сплошь нищета, хибары, землянки.
— Не стреляйте из пушки! Сдаюсь! — дрогнувшим голосом крикнул он в разбитое окно.
— Выходи! — махнул рукой Богудай.
Но писарь и не собирался сдаваться. Он сунул дуло пистоля себе в рот и выстрелил. Михай Балда и Герасим Добряк высадили дверь в сени ударом бревна. Хата была заполнена дымом.
— Разоткни трубу, дурень! — высунулся из окна Добряк.
Скоблов, Богудай и Кузьма повелели тщательно обыскать хоромы. В подполе сразу нашли мертвого Миколку. Раскопали еще один тайник с червонцами. И в медном ларце было восемьсот динаров. Всего — три тысячи золотых. Во дворе выла прибежавшая жена писаря.
— Не было у нас денег! Истинный крест! И ларец не наш! И динары впервые видю! Последние кругляши мы пожертвовали на церкву!
Упала писариха на колени, почернела. Враз померла.
— Золото писарь похитил из войсковой казны! — нарочито громко сказал полковник Скоблов, подмигнув Телегину...
— Обокрал Матвей казну, замышлял убежать. Сухари и рыбу приготовил, три ковриги и сало в мешок бросил...
— Сына родного угробил! — прослезился Добряк. — Жена с горя околела.
Казаки начали грабить хоромы. Кто взял плюску, кто сверток сукна, кто ковер... Токмо золото сдали в казенную избу. Пришел дому конец и разор. И разнеслась мгновенно такая весть по всему Яику: писарь Матвей Москвин обокрал войсковую казну. А когда к нему пришли есаулы с обыском, он убил своего старшего сына, сбросил его в подпол и сам застрелился.
Цветь сорок первая
Егда грядет Купала, исходят травознайки и юницы во степу и во дубровы, и во болоты, ищущи смертные отравы, целебные
— Где ты цвет-плакун? На заре проплачь! Ты слезой прокатись по казацкой степи. Упади во длань, цвет, росиночкой. И взойди в крови красным солнышком. Отведи, плакун, черный оговор. Озари, цветок, долю горькую! Ты, плакун-трава, мати всем цветам! — звенела колокольчиком Дуня Меркульева, шлепая голыми пятками по бокам своего борова.
Рядом, тоже верхом на свинье, тряслась знахарка Евдокия, ища перунов огнецвет. За зиму и весну выходили и выучили они хрюшек для езды на них и поиска кореньев. Дуня назвала своего борова Ермошкой. Она сделала это из любви к Ермошке, который был где-то далеко, в Москве.
— Со дня на день появятся красны молодцы, — подбадривала Дуню колдунья.
— Пошто же Ермоша не послал мне с вороной писульку?
— Была же грамотка, писарь в печку ее бросил...
— Ты же говорила, что бумажку Ермоша посылал Олеське.
— Кто вас поймет!
— Присуши Ермошу ко мне, бабуля! Век буду благодарна!
— Да я уж приколдовала его к тебе...
— Не ощутяю!
Евдокия не ответила, она сердито смотрела по сторонам. В степи резвились на скачущих конях Кланька, Люба Мучагина, Нийна Левичева, Верка Собакина, Зла-га Блинова и другие юницы. Сначала за травами выехали токмо колдунья и Дуняша. Но девки следили за ними ухитрительно еще с ночи, дабы они не скрылись. Никто ведь не знает лучше бабки Евдокии, где растут в изобилии целебные коренья. Кланька и ее подружки приготовили коней загодя. Узелки с едой взяли, знали, что ведьма идет два солнца с ночевкой до своего травьего места. Сорок девок на конях долго шли крадучись по следам за Дуней и знахаркой. И чуть было не потеряли их, когда улеглись ночью в темной степи спать. Восход солнца проспали! Следы потеряли! Но хитрость и выдержка принесли перемогу станичным девкам. Травье место Евдокии было раскрыто: сайгачья низина с тухлым болотцем! В такую даль бабы никогда не ходили.
Верка Собакина свистнула по-разбойничьи. Кланька гикнула, вздела жеребца на дыбы. Девки завизжали от восторга, пустили коней наперегонки, устроили скачки и потеху. И загнали восемь лошадей. Первым упал скакун у Милки Монаховой. Мучительно сдыхали животины. Пристрелить бы из жалости, но ни у кого не было пистоля.
— Пшлите вон, треклятые! — шипела колдунья на ошалелых девок.
Но они хохотали, бросались комьями глины и кричали:
— Дай, ведьма, прокатиться на свинье!
— Покажи, где растет приворотная трава!
— А мне можнучи заманихой жениха заарканить? Паша Добрякова столкнула знахарку с борова. Злата Блинова села на свинью.
— Не конь, а огонь! Иноходец!
Малаша Оглодай и Василиса Душегубова схватили знахарку за руки и за ноги, раскачали и забросили в болотную жижу. Не обошлось и без крови. Ведьмин боров укусил за ногу Варьку Телегину. А Дуняша Меркульева, защищая колдунью, ударила серпом Кланьку, сильно поранила ей плечо. Не зря говорят: дурь да игра не доведет до добра!
— Стойте, девки! Угомонитесь! Что энто мы обезумели? — закричала звонко Кланька, зажимая ладонью окровавленное плечо.