Золотой цветок - одолень
Шрифт:
Писарь внимательно наблюдал за движением клюва, а ухо навострял на знахарку. Одному Матвею и еще Дуне Меркульевой было известно, что бабка владеет искусством чревовещания. Ведьма умеет говорить разными голосами, не двигая ртом, не шевеля губами. Простаков она обманывает. Разговаривает иногда вместо своей птицы. Заметить обман трудно, почти невозможно. Однако изредка ошибается, старая плутовка. Ворона клюв не раскрывает, а колдунья начинает болтать! Просто плохо видит! Матвей давно подметил ухищрения Евдокии. Сначала даже решил, что ворона
— Как живешь, Кума? — спросил Матвей.
— Хорошо! — кивнула головой ворона.
Нельзя было определить, кто произнес это булькающее слово — хорошо! Сказала вроде бы птица в поклоне. Но она кланяется и раскрывает клюв беззвучно весьма часто. Любой чревовещатель может приспособиться под эти движения.
— Откуда прилетела? — спросил хозяин избы.
— Из Астрахани! — не шевельнулась и не раскрыла клюва птица.
Писарь засмеялся весело. Вот и опять попалась бабка! В избе сумрачно, она плохо видит свою ворону.
— Что же за весточку ты принесла, Кума?
— Писульку! Кар-кар!
— От кого же послание?
— От Меркульева! — каркнула ворона, перепугав писаря.
Знахарка повернулась к Матвею, подала бумажку:
— Вота... на ноге приволокла Кума. Я к Телегину ходила, да Богудая с Марьей нетути дома. Дуняша моя в гостях у тетки.
— Давай, Евдокия. Я прочитаю, передам Телегину.
— Передай, мил. А то мы ить с Кумой неграмотные. Завсегда передаем сказки не к месту. Когдась надобно Фоме, мы кланяемся Ереме.
— Слышал. Как-то Ермошка про любовь настрочил Олеське, а ты, Евдокия, Меркульеву передала! Нахохотался я тогда от души!
— Мож, сызнова про любовь?
— Сейчас, посмотрим, Евдокия!
Матвей развернул осторожно изрядно помятую и потрепанную писульку, перечитал несколько раз спокойно:
«Писарь — дозорщик! Казните!» — сообщала и повелевала рука Меркульева.
«Как же ты проведал об этом?» — сокрушенно подумал писарь, вздыхая.
— Чо там? — блеснула желтыми огоньками старуха из-под седых бровей.
— Ничего особенного: Ермошка снова пишет про любовь Олеське.
— Плохейными словами?
— Нет, не беспокойся, Евдокия. Ермошка пишет прекрасными выражениями.
— Прочитай, не верю...
— Послушай: «Олеся! Кланяется тебе Ермошка. Жить без тебя мне неможно. Мы с тобой обвенчаемся в церкови. Я купил тебе плат цветастый и ферязь царевны. Сапожки сторговал из мездры, шитые серебром. Привезу и печатных пряников...»
— Ты пошто, Матвей, мне голову морочишь? — сгорбилась обиженно старуха. — Не можно вместить на такую маленькую писульку и церковь, и плат, и ферязь, и сапожки, и пряники печатные... В самый большой куль не влезет.
— Дитячий ум у тебя, Евдокия!
Писарь говорил с колдуньей, а сам лихорадочно думал о другом: «Что же делать? Надобно бежать срочно! Но куда податься? На закат и север дороги нет. На восходе солнца — орда. К морю ринешься — попадешь в
— Дай писульку мне, Матвей. Я сама передам ее Олеське.
— Иди домой, Евдокия. В грамотке есть и утайное известие, не для твоего курячьего ума!
— Брешешь! Я чую другое!
— Топай, ведьма, прочь! А то ткну чуялкой-то в грязь у крыльца!
— Смерть писарю! — запрыгала на балке полатей ворона.
— Пристрелю! — рассердился хозяин.
— Пойдем, Кума! — направилась ведьма к выходу. Ворона трепыхнула крыльями и прыгнула к знахарке на плечо. Матвей бросил писульку в печь, подтолкнул ее кочергой в огонь. Она съежилась, вспыхнула и сгорела. Мотыльки пепла качнули серыми крылышками и полетели в трубу.
«Кто видел? Никто! Порхайте в небе пепельные бабочки! А у меня есть время собраться в дорогу. Меркульев вернется не скоро. К тому часу уйдем на челнах мы ночью с Миколкой. Но где же он запропастился? Опять, поди, лижется с Веркой Собакиной. Нашел с кем снюхаться!»
Матвей щипнул раздраженно ус, сунул пистоль за пояс и вышел на тесовое крыльцо, украшенное резным навесом и точеными перилами. Дождь утишился, капало изредка. Разливалось по земле парное тепло. Урожайным будет год на Яике. Будет рыба коситься из реки на пудовые колосья.
— Писарь — дозорщик! Смерть дозорщику! — каркнула с тополя ворона.
У Матвея закачалось под ногами крыльцо.
— Что ты изрекла, проклятая? — схватился он за пистоль.
— Писарь — дозорщик! — на всю станицу проорала снова вещунья.
У войскового колодца стояли с ведрами бабы: Бугаиха, Стешка, Нюрка Коровина и одноглазая Хевронья Суедова. Слева за курятником пряталась Верка Собакина. Желтый платок ее выглядывал. Значит, и Миколка там — рядом. Знахарка торопливо пробиралась через грязь, оглядывалась, кому-то кликушески грозила.
— Чтой-то дразнит тебя ворона, Матвей? — усмехнулась Бугаиха.
— Повтори, Кума, что ты сказала... Я не могла услыхать, — закривлялась Нюрка Коровина.
— Неуж наш писарь дозорщик? — приподняла слегка юбку Стешка Монахова. — Чаво же он дозирает? Мабуть, то, чо есть у меня под юбкой?
— Писарь — царский дозорщик! — разъяснила бабам ворона.
Матвей быстро прицелился в птицу и выстрелил. Пуля вырвала у вещуньи три пера возле зоба. Три серых перышка закружились, но не упали, а поднялись от ветра в небо. Кума перепугалась, спряталась за стволом дерева.