Золотой век
Шрифт:
В голосе несчастного слышно было отчаяние.
— Да, да… ты мой невольник. Но ты не бойся, если будешь мне покорен, я бить тебя не буду и стану хорошо кормить и вина давать. Надо тебя вперед откормить, а то ты и худ, и плох… Такого невольника никто не купит.
— Что же это? За что эти муки, эти наказания?! — Бедняга тихо и судорожно зарыдал; все свое страшное горе хотел он выплакать слезами.
— Плачешь… у, баба, баба… Ну, дай я развяжу тебе руки…
Ибрагим поспешно развязал руки Серебрякова.
Видно, татарину стало жаль своего невольника, его горькие слезы тронули
— Будешь покорен, я буду к тебе добр и продам тебя в хорошие руки, где бить тебя не станут, — утешал рыдавшего Серебрякова Ибрагим.
— Нет, лучше смерть, чем неволя, я… я умру….
— Зачем умирать, живи; я деньги за тебя заплатил, хорошие деньги.
— Ты меня купил для продажи? — переставая плакать, спросил Серебряков у татарина.
— Известно, для продажи… Ты мне не надобен. Кто даст за тебя барыш, тому и продам.
— Что же это? Меня продают, как какую-нибудь вещь; лучше разом прекратить страдания и броситься в море, чем жить в тяжелом рабстве, — тихо произнес Серебряков.
В отчаянии он решился покончить с собою и стал выжидать удобного времени. Хитрый татарин понял его мысль и стал следить за невольником.
Ему не человека было жалко, а денег, затраченных на него.
Татарин на ночь крепко привязывал несчастного Серебрякова на палубе к мачте, а днем не отступал от него ни на шаг.
Когда первый порыв отчаяния прошел у Серебрякова, он волей-неволей принужден был примириться со своим положением. Серебряков был верующий христианин. Мысль о самоубийстве он старался прогнать от себя.
Серебряков был молод, ему хотелось жить. Живут и в несчастьи люди и не ропщут на свою судьбу… «Что же делать, надо и мне смириться и нести крест, данный мне Богом».
И бедняга невольник смирился и стал выжидать, куда еще судьба его забросит.
Татарин Ибрагим дорогою обходился с ним довольно гуманно и, догадавшись, что его невольник теперь успокоился, не стал на ночь привязывать его к мачте.
Кормил он Серебрякова хорошо и для подкрепления давал ему крепкого виноградного вина.
— Ты затем меня и кормишь сытно, чтобы я не отощал, ведь так? — как-то раз спросил он у татарина.
— Затем, затем… Тощего тебя никто не купит, никому ты не нужен.
— Ты свези меня, Ибрагим, в Россию, там за меня тебе дадут очень большой выкуп, — посоветовал татарину Серебряков.
— Нет, нет, выкуп не дадут, а голову с меня снесут.
— У нас в России не существует теперь казни, и опасаться тебе, Ибрагим, нечего.
— Разговаривай! Меня не проведешь… Свези я тебя в Россию, ты первый же моей казни потребуешь. Не в Россию я тебя свезу, а в Турцию и там продам. Ведь не одного тебя везу я на продажу, а поболе двух десятков невольников и всех вас продам на рынке в Константинополе.
И на самом деле, татарин вез несколько невольниц и невольников для продажи; такая же участь предстояла и несчастному Серебрякову.
XX
После долгого плавания по Черному морю корабль, на котором, в числе других невольников, находился Сергей Серебряков,
Татарин Ибрагим со своим «живым товаром» с корабля пошел по кривым и узким улицам, и притом грязным, вонючим, потому что турки не стеснялись выбрасывать на улицу всякую нечистоту, даже падаль; голодные собаки целыми стаями бродили по улицам и переулкам Константинополя, рылись в отбросах и пожирали падаль. Воздух на улицах бы наполнен миазмами, так что у бедного Серебрякова, и без того ослабевшего от плавания, кружилась голова, и он едва мог идти.
Серебрякова и других невольников, в числе их находились две-три женщины, татарин Ибрагим со своими вооруженными слугами пригнали к какому-то сараю, построенному из камня; сарай был довольно просторный, но совершенно лишенный света.
Невольников вогнали в этот сарай, принесли им еды, состоявшей из плохой баранины и хлеба, вместо питья дали какую-то бурду — воду, немного разбавленную красным вином, и заперли их на ночь на замок.
Невольники, усталые, измученные, улеглись спать на голом полу; им не дали даже соломы для спанья; лег и Серебряков; но сон был далек от него. Невольники были разных наций, а большинство из них армяне и персияне, и никто, конечно, не говорил по-русски, так что Серебрякову пришлось находиться в среде невольников, так сказать, особняком; невольники не обращали на него никакого внимания.
Едва только прошла ночь и улицы Царь-града осветило раннее солнце, как Ибрагим со своими работниками вошел в сарай, разбудил спавших невольников и погнал этот «живой товар» на рынок для продажи.
Торговля рабами шла в Константинополе открыто и никем не преследовалась.
«Промышленники этого рода так открыто вели свои дела, то обязаны были, как торговцы всяким другим товаром, записываться в гильдию и получали патент на торговлю. Многие из них, окруженные толпою невольников и невольниц разных наций, предпринимали путешествия в главнейшие города Европейской Турции, где они являлись к турецким вельможам. Невольников и невольниц выставляли в ряд, вельможи расхаживали, осматривали их и торговались. Барышник часто заламывал такую цену, что турок, при всем желании пробрести новую невольницу, давал только половину требуемой суммы, а в придачу предлагал двух-трех старых рабов. Таким образом, меняли и продавали людей, точно дело шло о каком-либо животном» [13] .
13
Водовозов.
Ибрагим на рынке выбрал самые лучшие места и расставил своих невольников и невольниц в ряд; невольницы были уже пожилые, поэтому не находили себе покупателей; однако татарину посчастливилось и он скоро продал почти всех невольников; осталось немного.
Серебрякова, бледного как смерть, торговец-татарин поставил на самом видном месте; он рассчитывал на выгодную продажу «русского пленника». Русские очень редки на продажном рынке.
Ибрагим на чем свет стоит расхваливал свой товар, в особенности же русского пленника.