Золотой воскресник
Шрифт:
– Мой Лёва, – она говорила, – не может майки выстирать добела, а только досера.
– Мой папа умер, когда вел экскурсию по старой Москве, – рассказывала Люсина подруга, журналистка Евгения Прусакова. – Так любил старую Москву, видимо, захлестнули эмоции!..
– Сегодня, – сказала моя подруга Нина, – я просто разрывалась между кладбищем и роддомом!
По телевизору показали сюжет об одной учительнице из Красноярска – зарплата копеечная, одна, без мужа вырастила сына, он учится
Ее все спрашивают:
– Зачем?
– Да как представлю – зима, Красноярск, деревня, снега – и негритенок идет. Это так красиво…
На мой призыв к детям в журнале “Мурзилка” сообщить, кто видел своими глазами летающую тарелку, пришло такое письмо:
“Мне 81 год, я 50 лет член партии, нам дали путевку в Аншахово под Одессу. После ужина мы вышли погулять, и что же мы увидели? 2 апельсина больших на расстоянии, один выше, другой ниже. Минут 15 висели, красные, неподвижно. И вдруг в течение нескольких минут их совершенно не стало. Вы понимаете, какое положение? Это были НЛО”.
Люся на Ваганькове – слышит, из телефонной будки: “Алло! Милиция? Это вам звонят с кладбища. Я тут выступал на могиле Есенина, читал стихи. И у меня украли саквояж!”
– Представляю, что ему отвечали, – всю дорогу переживала за него Люся. – Обнял бы свой чемодан и выступал. Или хотя бы чувствовал его ногой!..
– Ваганьково – это самое оживленное место во всей Москве! – говорила моя Люся.
Средний брат Лёни, врач-реаниматолог Евгений Тишков, решил нам продать свой ортопедический матрац, на котором он спал почти десять лет. Причем недешево: уникальный дизайн и ручная выделка.
– Только человек с железными нервами, – сказал Лёня, – может купить матрац, на котором десять лет проспал реаниматолог. Посттравматический шок можно заработать… Пускай снизит треть цены!
Я спрашиваю у Жени Тишкова:
– Что ты думаешь о книге Моуди “Жизнь после смерти”? Это реальная вещь или миражи?
– Не знаю, – он замялся, – может, у них там, в связи с хорошим питанием, экономической стабильностью, и есть такая опция, а у нас точно нет, это я тебе заявляю со всей ответственностью!
Художник Шура Соколов, посмотрев передачу, где жалуются, что не хватает золота военным золотошвейкам:
– Неужели они довели-таки страну до такого состояния, что им не хватает золота на кокарды?
– У тебя нет лишней пишущей машинки? – спросил писатель Дмитрий Верещагин. – Есть? А у нее клавиши не западают? Дай мне – напечатать роман? А то мою машинку жена отдала. Приходили из общества слепых – спрашивали старые ненужные вещи, она взяла машинку и говорит: “Вот, возьмите, мы все равно на ней не печатаем”. И они взяли.
– А ты что?
– Я? Просто опешил, и все.
Искусствовед Виталий Пацюков так интересно обо всем рассказывает, я говорю:
– Вам надо все это написать!
А он:
– Понимаете, я больше думаю, чем пишу. Вот вы молодец…
– …Больше пишете,
В Риме Виталий Пацюков водил нас в церковь Святой Пракседы, спасавшей гонимых христиан. Там в сыром подвале – склеп с останками чуть ли не двух тысяч христианских мучеников, которых захоронила святая Пракседа.
Виталий из церкви шел задумчивый, переходя проезжую часть дороги, совсем не смотрел по сторонам, а когда мы поставили ему это на вид, ответил, что умереть в Риме – для него большая честь.
– А я твой прах, – пообещал Лёня, – помещу в глиняный сосуд, состарю его, как это принято у новоделов, и подложу в склеп к христианским святым.
– А когда это обнаружится, – обрадовался Виталий, – им уже неудобно будет выбросить, подумают – так и было!..
Александр Кузнецов, голубоглазый веселый человек, прокладывал обычно лыжню по первому снегу в Переделкине. Однажды смотрю – идет медленно, осторожно, в пальто с меховым воротником, – пережил инфаркт. Естественно, я его всячески подбадривала, вот он мне дал почитать свою книгу – что-то о потерянной статуе Будды в джунглях Таиланда, о тайской принцессе и нашем разведчике, о вспыхнувшей между ними роковой любви. Я честно прочитала и говорю, возвращая книгу:
– Сан Саныч! Шикарный детектив!
Он – гордо и лукаво:
– А вы знаете, сколько я их таких настрогал?!
Акиму позвонил молодой поэт и сказал:
– Прошу вас дать мне рекомендацию в Союз писателей. У меня вышла книга стихов.
Аким предложил оставить ему эту книгу в почтовом ящике.
Смотрит – на обложке портрет автора с раскинутыми руками. Над ним – самолет в небе. Называется “Хуёвый атом”. Дальше только точки.
– Наверное, сумасшедший, – решил Яков Лазаревич.
Одна бабушка – другой:
– А вы знаете, я после войны была в очень плачевном состоянии, все время плакала. Плачу и плачу. И работала при этом, всё, а плачу и плачу. Я и грязи принимала, мне выписали. Так иду в поликлинику и плачу. Моему врачу сестры кричат: “Вон ваша больная идет – плачет!” А я в грязевую ванну лягу, лежу там – и плачу!.. – И она радостно засмеялась.
Яков Аким:
– Один человек в Литфонде, ему было девяносто с хвостиком, занимался похоронами писателей. А начинал он не с кого-нибудь, а со Льва Толстого. Он всех похоронил, кого мог, и ему уже неловко было в таком возрасте этим заниматься. Этого старого человека звали Арий Давыдович. Он всегда ходил, даже летом, в черных перчатках. Назначили кого-то другого. Тот не очень справлялся. Арий про него говорил: “Ну, еще молодой, конечно! Ничего, втянется, увлечется…”
– И был в Литфонде свой парикмахер, – рассказывал Яша. – Когда застрелился Фадеев, он говорил потрясенно: “Я наутро проснулся, а у меня вся грудь седая…”
В “Переделкино” грузинский писатель спрашивает киргизского:
– Вы прозаик или поэт?
– Я – ВСЁ, – ответил киргиз.
– Моя подруга Ляля, которая всю войну провела в эвакуации, – говорит Люся, – пошла на митинг и на плакате написала: “Мы на своих плечах вытянули войну”. Я – ей: “Ляля! Убери с плаката слово «плечи». Это слово не с плаката, а из романса!”