Золотой запас
Шрифт:
— Дура! Тут же детский садик!
Уходи в соседний адик! —
Так воскликнул Он, постукав
Тварь ничтожную по лбу,
Чтоб амурчики из луков
Не затеяли пальбу.
ПОД ЛУНОЮ
Макушки и луковки, и лукошки,
И сумки в узорчатой филиграни,
И плитки, но электрические,
И в окошке герани!
А мебель!
Дубовая, она теснится,
Неразрушима!
Мерцает,
Как Фебова колесница,
Автомашина!
Не
Сияющей, все, что нам снится, одобрив...
А может быть, это нечто иное,
Как вспять запускаемый кинематограф?
***
Как человек, который одинок,
В Тутееве на фоне облаков
Стоял челнок.
Должно быть, он руками рыбаков
Был на бугор затащен в половодье
Да и забыт.
Видать, рассохся,
Пакли не имелось.
Чтоб вовремя его зашпаклевать,—
Нерасторопность либо неумелость:
— А пусть стоит! — сказали.— Наплевать!
Так вот и плыл на фоне облаков
Он с якорною цепью, уходящей
В траву бугра,
Как человек, рассеянно глядящий
В свое вчера.
ЛУЧ
Нет,
Не горячный баламутчик,
Хоть и невзрачен и не жгуч,
Скольжу по мрачным кручам туч,
Пусть даже не весьма могуч,
Но никакой не лизоблюдчик,
Дичок, колючий без колючек,
Я никакой не лучик —
Луч!
***
Зачем тайник?
При чем тайник?
Нет, не по тайникам рассовано
Все множество картин и книг.
А люди в большинстве своем
И знать не знают, что о них
Написано и нарисовано.
Нам некогда! Мы устаем,
Внимаем только песнопеньицам,
Напетым в славу нам и в честь!
А книги не подобны пленницам,
Да только некогда прочесть!
ЗЕЛЕНОЕ МАРЕВО
В деревне
Есть дерево,
Старое дерево.
Как будто в морщинообрааную дверь его
Ушли от погони медведи и лешие,
И всякие твари, на ветки залезшие,
А может быть, в нем и отшельники прячутся.
И старое дерево мощно корячится,
Давно пережившее купщиков-рубщиков,
А так и осталось.
Попробуй обшарь его —
Испуганно дрогнет зеленое марево,
Натужатся корни и ветви захлещутся.
Я знаю, что дереву смутно мерещится:
Не хочет идти на бумажное варево!
* * *
Что говорить:
Ты написал немало
Длиннейших писем, почтотелеграмм,
Лесам их адресуя и горам!
И тут и там перо твое хромало,
Чтоб вся природа ясно понимала,
Что ты строчишь наперекор ветрам,
Чьи супротивность
Листы и транспаранты. Но, упрям,
Ты гнул свое, перекрывая шелест
Листвы и птичий свист в еще густом
Лесу, не размышляющий о том,
Что на одном и птицы даже спелись,
Что все леса используешь ты так
Лишь на одну бумагу для бумаг!
ОСЕННИЙ МОТЫЛЕК
А! Вот уселся на стенке
Прозрачный ночной мотылек!
И тронул его за крыло я,
Его я вниманье привлек:
— Лети, как во время былое,
Прозрачный почти мотылек!
Неси свое тело сквозное
На улицу, через окно.
Как будто и ночью от зноя
Еще не остыло оно!—
Но холод уже и туман был,
И хрупко вспорхнул мотылек,
Как маленький мраморный ангел,
От неба давно уж далек,
Как ангел, как аэропланчик.
Какой-нибудь «Блерио»,
Крылато резвившийся мальчик,
Тот, время которых
Прошло!
***
Нет,
Этого уже не будет снова —
Лес не увидит безмятежных снов!
Не то чтобы подрублена основа —
Она цела, основа из основ.
Но древнее сцепление молекул
Перевернул необратимый взрыЕ.
И вся природа,
вместе с человеком.
Иною стала, это пережив.
И соловей,
Когда его спросонок
Воспоминанья смутные томят,
То вдруг заквакает,
как лягушонок,
То вдруг затокает. как автомат.
ЕДИНСТВО
А если
Здраво рассудить.
То все идет своим порядком:
Как мы стремимся рассадить
Цветы по клумбам и по грядкам.
Вот так и нас влекут под сень
Древесных крон, и в степь, и в горы
Какой-нибудь жар-цвет, женьшень
И всецелебность мандрагоры.
И если здраво рассудить.
То, чуя наши бивуаки.
Нас уповают расплодить
Вокруг себя плоды и злаки.
И тем или иным путем.
Но только не топчась на месте.
Мы вместе с ними и цветем,
И суровеем с ними вместе.
И на рабов и на господ
Нас вместе с ними в чистом поле
Не делит солнечный восход,
А звезд мерцание — тем боле!
***
Сказали:
Суровою можешь ты быть,
И это возможно — ты так и должна,
Чтоб гнить не посмела суровая нить,
Которая в пышный подол вплетена.
Чтоб всякая слякоть не висла на ней!..
И, будь он короче декабрьского дня,
Подол твой, иль ночи декабрьской длинней.
Шагай, под ногами снегами звеня,