Золотые врата. Трилогия
Шрифт:
Провинциал, отпрянув, удивленно пожал плечами.
– Сами же просили портрет оценить, – сказал он с обидой и, покачав головой, двинулся дальше, – ну, москали, не поймешь вас.
– Короче, Гарик, сто пятьдесят – и все!
По тону Жуковицкого Корсаков понял, что это предел и, горько вздохнув для приличия, согласился.
– Ну вот, – одобрил Жук, – а то – пятьсот! Ты еще не помер, чтобы такие цены ломить.
Он отсчитал три пятидесятидолларовые бумажки, вручил Игорю, которому вдруг стало жалко картину. Он сам снял ее, упаковал и стал собираться домой.
– А насчет тех
– Не переехал. Заходи, – сказал Корсаков, – но уж за них я с тебя семь шкур спущу.
– Разберемся, – Жуковицкий подал ему мягкую влажную ладонь и потопал к выходу с Арбата.
Значит, он специально на Арбат приехал, чтобы меня найти, глядя ему вслед подумал Корсаков. Ну и черт с ним. Еще Жучилой не хватало голову забивать. Тут другая проблема вырисовывается: сначала он потерял Анну во сне, в том, что во сне он видел именно Анюту Корсаков не сомневался, а теперь и наяву утратил. И хоть это всего лишь портрет, кто знает, может так ему и суждено: терять дорогих сердцу женщин.
Обменяв валюту, Игорь побрел домой.
Как обычно Арбат жил своей жизнью: скучали художники, продавцы шинелей, шапок-ушанок, кокард и прочего добра, оставшегося от Советской армии, обольстительно улыбаясь, демонстрировали товар иностранцам. Два ребенка лет семи-восьми кружились в вальсе, родительница обходила зевак с картонной коробкой. Разорялся какой-то бард, его обходили стороной – уж больно рьяно он терзал струны обшарпанной гитары.
Корсаков заметил милицейский наряд, проверявший документы у лица кавказской национальности, подошел поближе. Дождавшись, когда нацмена отпустили – видно, документы оказались в порядке, он подошел к разочарованным милиционерам.
– Ребята, у меня тут должок для капитана Немчинова. Передайте, – Игорь протянул руку, как бы для пожатия старшему наряда – щеголеватому лейтенанту, избавился от денег и, кивнув, пошел дальше.
В продуктовом магазине, долго не раздумывая, накупил продуктов: колбасы, хлеба, яиц и кофе. Долго стоял напротив винного отдела. Выпить, не выпить? Прозрачная, как слеза, водка, янтарный коньяк, ликер «Кюрасао», цвета стеклоочистителя… пиво, шампанское, портвейн, виски. На память пришел Жуковицкий: «…еще немного и белую горячку заработаешь». Не дождешься, Жучила! Этот номер мы уже вытаскивали – ничего, кроме похмелья и горьких воспоминаний там нет.
– Мужчина, ну вы прям, как в музее. Чего на нее смотреть, ее пить надо! Не стесняйтесь, подходите, – подбодрила Игоря молодящаяся продавщица.
– Не могу, красавица, – вздохнул Корсаков, – язва.
– То-то облизываешься, как кот на сметану, – посочувствовала продавщица.
Купив двухлитровую бутылку кваса, Игорь, опасаясь что поддастся соблазну, быстро вышел из магазина.
В квартире кто-то был – дверь с лестницы была забаррикадирована. Корсаков наподдал ногой, вызвав за дверью легкую панику: кто-то заметался по квартире, потом в щели показался глаз.
– Ты что ли, Игорь? – голос у Владика был сдавленный, испуганный.
– Я, – подтвердил Корсаков, – открывай. Чего закрылись? Опять трахаетесь?
За дверью загремело. Корсаков втиснулся в образовавшийся
– Трахаемся… Давай, быстрее, – Владик стоял, согнувшись, держа в руках радиатор парового отопления, – никого чужого не заметил?
Под глазами у него были синяки в пол-лица, нос скособочен, губы превратились в лепешки.
– Не заметил.
– Это хорошо, – Владик привалил радиатор к двери, поставил на него еще один. – А я пришел – тебя нет. Ну, думаю, все…
– Так ты один? А где шлялся? – спросил Игорь, проходя в комнату, – участковый заходил, тебя спрашивал.
– Когда?
– Позавчера. Сказал, что тебя папаша Анюты к ним в отделение приволок.
– Точно, – кивнул Владик, – они меня отпустили потом, я у приятеля ночевал – боялся сюда показаться, – он подошел к окну, чуть отодвинув фанеру, осмотрел двор.
– Мог бы и зайти, проведать – я до ночи без памяти провалялся, – проворчал Корсаков.
Он разгрузил сумки, принес из чулана электроплитку, сковородку и принялся резать колбасу.
Владик присел на низенькую табуретку, обхватил плечи руками и принялся раскачиваться из стороны в сторону.
– Тебе хорошо, – сказал он обиженным тоном, – ты сразу вырубился, а меня, как грушу в спортзале обработали.
– Анюта где была?
– В машину ее утащили и увезли. И папа с ней уехал. А трое этих… остались и давай меня охаживать. Я все ступеньки в доме пересчитал. Потом папа вернулся и повезли они меня в «пятерку». Что там было… – он тяжело вздохнул.
Игорь бросил на сковороду нарезанную колбасу, глотнул квасу и присел на диван.
– Знаю я, что там было, – проворчал он. – Владик, тебе сколько лет?
– Двадцать один, а что?
– Что? А то, что баб надо выбирать не только членом, но и головой. Или ты ее в невесты присмотрел?
– В какие невесты? – возмутился Лосев, – ну, понравились друг другу, перепихнулись в охотку. Что ж теперь, любовь на всю жизнь?
– Вот трахнулись, и – все, разбежались по норам. За каким хреном ты ее сюда водить стал? Соображение надо иметь. Она что, не говорила, что у нее папа крутой?
– Ну, так, бормотала чего-то, – Владик потупился, – я думал, это еще лучше. Папашка денег подкинет, может, выставку организовать поможет. Глядишь и…
– Ага, – усмехнулся Корсаков, – апартаменты выделит – трахайтесь, детки, на здоровье. Позволь я тебе кое-что объясню: в советское время общество у нас было бесклассовое. Так во всяком случае, считалось. А теперь дело другое. Анюта и папаша ее принадлежат к высшему обществу, а ты даже не в низшем классе, ты нигде. Ты – деклассированный элемент, мать твою! – Игорь разозлился всерьез. В самом деле: приходится объяснять этому Казанове элементарные вещи, – они – новая аристократия, только без дворянских титулов. Хотя я подозреваю, что это временно. А ты? Монтекки из подворотни! Ромео без определенного места жительства. Кстати, Ромео даже родословная не помогла, если ты помнишь, чем у Шекспира дело кончилось. Ты пойми, Лось, бабы к художнику тянутся потому, что он вольный человек, а воля – это отсутствие хомута и кнута! Ты себе нашел и то, и другое, и приключений на задницу. И, кстати, ты уж меня извини, ты всерьез считаешь себя художником?