Золушки из трактира на площади
Шрифт:
– Вы – Брунгильда Рафарин, владелица трактира? – спросил офицер, своими торчащими из-под носа усами и округлыми щеками похожий на кота.
– Это я, – кивнула Матушка.
– Вам приказано следовать за нами!
Бруни опустилась перед Весем на корточки и взяла его лицо в ладони.
– Ты никуда не пойдешь! – сдавленно прошептал тот. – Я… я не позволю им увести тебя!
– Прошу тебя! – взмолилась Бруни. – Здесь твой дом, если я уйду – он станет пустым. Ты остаешься за хозяина!
С мгновенье она жадно смотрела в его лицо,
– Пройдемте! – безучастно произнес офицер-кот и шагнул через порог.
В просторной, неторопливо едущей карете Матушка даже вздремнула. Ей снились двое – курящий трубку мужчина и женщина в простом белом одеянии до земли, босая, с распущенными волосами, которые были украшены нежными первоцветами…
Карету тряхнуло.
…Незнакомка оглянулась и серьезно посмотрела на Бруни серо-голубыми глазами Эдгара Морехода. Бруни вздрогнула и проснулась.
– На выход! – сказал тот же офицер и подал ей руку, помогая спуститься. – Следуйте за мной!
Он нырнул в неприметную дверь в стене, поднялся по лестнице, прошел по длинному коридору. Спустя несколько минут Матушка потеряла счет переходам. Они снова спустились по лестнице, миновали пустующую, продуваемую ветрами галерею. Одинаковые каменные стены, иногда украшенные гобеленами и портретами, погашенные или зажженные через один светильники. Дворец – если ее привезли во дворец, – казался больным существом, страшащимся яркого света и громких звуков. В последнем коридоре пол был застелен толстым ковром, заглушавшим шаги, а гвардейцы в красных мундирах застыли во всех проемах, изображая статуи. Офицер распахнул высокую створку, позволил Бруни войти и закрыл за нею дверь.
Она обреченно огляделась. Просторная комната была обставлена крайне скудно: лишь огромный письменный стол, несколько тяжелых кресел на звериных лапах да пара книжных шкафов. На стене над столом – очень подробная и искусная карта Ласурии и сопредельных государств. Из пасти незажженного камина и из настежь открытого окна тянуло сквозняками. Прикрывающая окно портьера зашевелилась…
Матушка не успела испугаться, потому что из-за нее вышел… Кай. И остановился, словно налетел на невидимую стену.
Бруни смотрела на него и не узнавала. Любимый сильно похудел, щеки впали и покрылись многодневной щетиной, под глазами залегли тени. Коротко остриженный, он выглядел так, будто был болен или измучен тайным недугом. Будто лишился души. Синий мундир висел на нем мешком.
– Кай!.. – прошептала она и бросилась к нему. Забыв подхватить подол юбки, споткнулась, чуть не упала – и очутилась в таких родных, таких теплых объятиях.
Он прижал ее к себе так сильно, что ей было больно, но она тянулась навстречу, вжималась в него всем телом, стремясь врасти, стать единым целым. Было не до поцелуев: обнять, ощупать родное лицо, руки, плечи, наглядеться в глаза, надышаться в губы. Бруни не сдержалась – разревелась, уткнулась
Их обоих трясло, будто от лихорадки. Воздуха стало мало, не хватило бы и на одного, а их было двое – как один!
– Что с тобой? – спрашивала Бруни. – Что случилось, где ты был? Пресветлая…
– Милая, маленькая моя… У меня ладони болели – так хотелось тебя обнять! Ничего мне не нужно, слышишь? Только чтобы ты была рядом!
– Но где ты был так долго?! – Матушка, взяв его за отвороты мундира, затрясла с той силой, на какую сейчас была способна. – Почему не приходил? Я решила: ты оставил меня… ради короны.
Кай посмотрел на нее так, будто она ножом его ударила. И снова притянул к себе, обнял, не давая вздохнуть.
– Глупая, – тяжело дыша, зашептал он, – ни одна корона не стоит сердца, а ты – мое сердце, моя душа, моя жизнь!
– Но почему ты не приходил?! – крикнула Бруни. Ей казалось, или они и вправду стали одним существом, чьи сердца стучали в унисон, чьи вдохи и токи крови держали один ритм?
Кай отстранился и неожиданно широко, совершенно по-мальчишески улыбнулся.
– Прости, любимая, – сказал он, – прости, что заставил ждать. Видишь ли, я сидел в тюрьме.
Она пораженно смотрела на него.
– И я не мог тебе написать, – раскаянно продолжил он, полез в карман и достал свою шкатулку Шепота… превратившуюся в пластинку с вдавленным красным камнем посередине.
– Что с ней произошло? – удивилась Матушка.
Пояснить Кай не успел.
– Ну хватит! – прозвучал знакомый голос.
В стене под картой открылась потайная дверь, из которой вышли его величество Редьярд Третий и Король Шутов, Повелитель Смеха, Господин Шуток и Хозяин Толп Дрюня Великолепный.
Кай напрягся, но Бруни из объятий не выпустил.
Король сел за стол и раздраженно смел шахматные фигурки с лежащей на нем доски. Со стуком иссушенных ветром костей они попадали на пол.
Дрюня только головой покачал, залез с ногами на подоконник и уставился в окно. Он казался таким безразличным и… серым, что у Матушки заболело сердце от дурных предчувствий.
– Прощайтесь, – приказал король. – Не буду я утруждаться, устраивая публичную казнь тебе, трактирщица. Заточу в монастырь – и дело с концом!
– Отец, нет! – Кай заслонил Бруни спиной, словно пытался закрыть от беды. – Со мной делай, что хочешь, отправляй в Гнилой лабиринт, коли пожелаешь, но ее не трогай!
В страшные шахты Драгобужья, прозванные Гнилым лабиринтом, за приемлемую плату королю гномьего народа ссылали преступников со всего материка.
– А тебя в изгнание, сынок, – ласково сказал Редьярд. – За пределы страны – пока не одумаешься! Или, – он задумчиво смахнул со стола и шахматную доску, пнув ее ногой, будто собачонку, – все-таки в Лабиринт?