Зорькина песня
Шрифт:
— Во чумная! — уязвлённо прошипела Галка.
— Ещё и дверью хлопает, щука! Откуда она взялась?
— И правда Щука, — Галка ехидно засмеялась, приставила к раскрытому рту тыльную часть руки с растопыренными пальцами. — Зубищи во! Страхолюдина противная!
Галка рывком открыла дверь. Тётка стояла у плиты, помешивала деревянной ложкой в зелёной эмалированной кастрюле. По кухне расплывался пряный запах варёного мяса, сдобренного красным стручковым перцем. Галка прислонилась плечом к косяку, шумно втянула в себя мясной дух и уставилась
— Это что, на завтрак мясо будет?
Тётка быстро прикрыла кастрюлю крышкой, отскочила от плиты и замахала перед Галкой руками, точно пыталась отогнать от девчонок запах мяса.
— Вы чего здесь лазаете? — срывающимся злым голосом закричала она.
Галка отскочила, толкнула спиной Зорьку. Дверь перед ними снова захлопнулась.
Во дворе что-то заскрипело. Из-за угла флигеля показалась тёмная фигура в мохнатой ушастой шапке.
— Хайт, чу! — крикнула фигура высоким протяжным голосом, взмахнула рукой, и к двери кухни важно подплыл громадный верблюд, волоча за собой скрипучую арбу с большими колёсами. Возчик забросил поводья на горб верблюда, снял с арбы мешок и, весело «хекнув», взвалил его на спину.
— Эй, хозяйка! Прадухт привёз!
Широко распахнув дверь, он втащил мешок в кухню, перевалил его на стол и достал из-за пазухи смятые бумажки.
— Тут пиши… всё привёз, всё получил. Один мешок госпиталь, один мешок детской дом — всё правильна. Директор будил, окно стучал, сказал кухню вези. Кухню привез — пиши, пожалуйста. Хароший прадухт, крупа гречневый.
«Гречневая крупа, — обрадовалась Зорька, — вот здорово! Теперь хоть кашу будут варить».
Галка подмигнула Зорьке и пропела ей на ухо шёпотом:
Гоп, мои гречаныки, Гоп, мои мыли…Возчик вышел из кухни.
— Повестку получил, война идём! — ни с того ни с сего гордо сказал он и сделал руками так, словно держал у плеча винтовку. — Весь фашист — бах! бах!
Он засмеялся, снял с горба верблюда вожжи и вскарабкался на арбу.
— Чу! Чу! — натягивая вожжи, закричал он. Верблюд лениво качнулся, изогнул длинную шею и поволок арбу со двора, увозя весёлого возчика.
На пороге показалась тётка.
— А вы ещё здесь? Всё выглядываете да вынюхиваете? — прошипела она.
— А мы и не выглядываем, — обозлилась Галка. — Очень надо.
Дверь хлопнула, громыхнула изнутри засовом. И в ту же минуту над головами девчонок раздался бас:
— Так-так, собственно говоря, попрошайничаете, а?
Зорька с Галкой прижались к стене. Перед ними, постукивая палкой по краге, стоял Кузьмин в накинутом на плечи новом дублёном полушубке.
— Не… мы к Маре, — растерянно пролепетала Зорька, ёжась под насмешливым взглядом Кузьмина. Он усмехнулся, провёл пальцем по тонким, подбритым усам, покивал головой.
— Понятно, собственно говоря, что не к Прасковье
Дверь кухни скрипнула. Прасковья Семёновна плавно переступила порог, вытерла руки о фартук и низко поклонилась Кузьмину.
— Ахти мне, Степан Фёдорович, — задушевным голосом, чуть шепелявя, пропела она. — Уж так-то вы сердце своё надрываете заботой. Не гневайтесь на бедных сироток, голодные, вот и неймётся…
Зорька и Галка оторопело смотрели на новую повариху. Не меньше их был удивлён и Кузьмин. Он шагнул к поварихе и что-то тихо сказал, закрывая её спиной от девчонок. Повариха ответила ему сначала шёпотом, а потом произнесла громко:
— Ахти мне, не беспокойте свою душу тревогой, Степан Фёдорович, не обижу ваших деточек: и накормлю, и напою…
Кузьмин пожал плечами и ушёл, широко и твёрдо переставляя свои длинные, негнущиеся в коленях ноги в жёлтых скрипучих крагах.
Прасковья Семёновна привела девочек в кухню, усадила возле чана с картошкой. Дала ножи.
— Ахти мне, — ворковала она, — изголодались верно, деточки?
— Факт, изголодались, — подтвердила Галка, принимаясь чистить картошку. Зорька хмуро помалкивала. Не поймёшь её: то гнала, то привечает, как родных дочек.
Повариха отошла к плите, принялась помешивать варево в котле. Сыпнула соли, попробовала, поморщилась, будто хватила уксуса. В багровом отствете печки лицо её казалось каким-то расплывчатым. Светлые глаза, даже когда она улыбалась, оставались холодными.
— Ты чего? — шепнула Галка, взглянув на Зорькино хмурое лицо.
— Так… Щука она скользкая, вот что.
— А тебе не всё равно? Лишь бы жрать дала…
Прасковья Семёновна кинула быстрый взгляд на девчонок. Они замолчали, старательно сдирая с подмороженной картошки мокрую гнилую кожуру.
— Изголодались, сиротиночки, — снова запела повариха.
— Мы не сиротиночки, — сказала Галка. — У нас все на фронте…
Повариха вздохнула, подпёрла щёку ладонью и облокотилась на белёный край плиты.
— Глупые вы ещё… на то она и война, чтоб сирот оставлять. Ахти мне, что же с вами делать? Время военное, страдальное, никто даром хлеба не даст…
Девочки только вздохнули.
— А с такой кормёжки быстро ноги протянешь, — продолжала повариха, кивая на котёл, где жидко булькала отала.
— А то нет, — согласно сказала Галка и, незаметно подтолкнув молчавшую Зорьку, добавила со слезливыми нотками в голосе: — Прямо живот к спине прирос, сил никаких нет терпеть…
Повариха снова вздохнула, подошла и села рядом с Зорькой на скамейку.
— Я сразу поняла, что вы деточки толковые, себе во вред не станете языком лишнее трепать, верно? Недаром пословица есть: тише едешь, дальше будешь. Жизнь такая пошла: ты мне, я тебе, а иначе не проживёшь…
— Факт, — солидно, в тон поварихе, поддакнула Галка.