Зов Оз-моры

Хворостов Андрей Константинович

– Да, рузы лучше, чем степняки, – согласилась Варвара. – Однако вы хотите защищаться и от них тоже.

– Офтай хочет, не я… – улыбнулась ей Инжаня. – Кстати, спроси у мужа, умеет ли он ковать ручницы и булатные сабли…

В деревню все вернулись затемно. Офтай, не поужинав, залез на печку и сразу же захрапел. Варвара во дворе окатила себя водой из омута, а дома омыла ей ногу Дениса, покормила его и изнеможении повалилась

на настил в кершпяле. Минуты не прошло, а она уже спала. Снился ей гигантский водяной червь, неспешно пожирающий живого человека.

– ---

[1]Кереть (мокш.) – колёсный плуг, перенятый мокшей и эрзей у волжских булгар.

[2]Толганя (мокш.) – пёрышко. Уменьшительно-ласкательная форма имени «Толга».

[3]Эчке вайгяль и шуване вайгяль – «толстый» голос и тонкий голос. Иначе говоря, Инжаня будет альтом, а Варвара – сопрано.

Глава 16. Дым папоротника

Варвара долго приходила в себя после ночного кошмара. Ей было и совестно, и больно, и радостно одновременно. Она думала, что сказать мужу о вчерашнем мольбище. Он ведь пристанет с расспросами, и что-то ответить непременно придётся.

– У нас теперь есть дом, – улыбнулась она, накладывая ему в миску солёные грибы и варёную репу.

– В этой деревне? На кой он нам? – удивился Денис.

– Мы теперь в общине.

– Они нас приняли?

– Не нам это нужно. Им! Кузнец в деревне юн и неопытен, а старый умер.

– От чего?

– Лифкст. Это когда рябой делаешься.

– Оспа налетела? Жалко деревню. Тяжко ей… но мы-то здесь причём?

– Как причём? Ты ж кузнец.

– Ну, и что?

– Они ж тебя спасли. Нужно… как это?

– Взачесть поработать? Отблагодарить? Вот оно что!

– Именно! Ты ж мастер. Оружейник. Ножи, топоры, перья для рогатин, сабли для них куёшь… Будешь куёшь?

– «Будешь ковать», хотела сказать?

– Учу рузонь кяль. Непременно.

– Учи-учи! Пригодится.

– Учу, Денясь! Непременно учу… А булатную саблю можешь ковать?

– Ты когда-нибудь видела булат? – засмеялся Денис. – Настоящий, литой? Не красное железо?

– У Путилы Борисовича. Персидскую саблю.

– Ага, у него шамшир из Испагани[1], – вспомнил он. – Сабелька для конного боя. От мастера Асада. Она вчетверо дороже, чем бехтерец у Быкова! А ещё у кого-нибудь ты видела булат?

– Мммм… – задумалась Варвара.

– Не видела, – сказал ей муж. – Никто на Руси не знает, как лить булат. Я лишь перековывать его умею, но даже это редкий мастер может. Отец научил. Семейная тайна!

– Выходит, куёшь? – обрадовалась Варвара.

– Где его найти? Булатный слиток-то… – вновь прыснул Денис.

– А простую саблю куёшь?

– Из уклада[2], ежели помощника дадут.

– Он есть. Юный кузнец. Он – твой подмастерье. Ты учишь его. И ещё учишь меня. Гутарить как рузы и саблей махать. И Инжаня тоже учит меня. Петь хвалу богам.

– Хочешь надолго здесь остаться?

– До лета. Куёшь оружие для деревни?

–

Впустую я буду работать. Деревня не сможет себя защитить. Ни от татар, ни, тем паче, от русских. Неужто не разумеешь?

– Разумею… лучше тебя разумею… я видела гибель моей деревни… моей Лайме…

– Так в чём же дело?

– Я мокшава, а здесь живут мокшет. Мы не должны их бросить.

– А как же наша мечта?

– Ждёт немножко…

Денис не сразу ответил. «Зов крови и исконной веры! Никуда ей от этого не деться», – думал он, глядя на свою Варвару-Толгу.

– Что ты вчера делала на керемети? Опять молилась чертям? – поинтересовался он, когда доел завтрак.

– Оз-мору пела!

Денис вспомнил, что это такое.

– Оз-мору? – переспросил он. – Ты разве волховка? А как же Инжаня?

– Хрипит.

– Ты служила богам вместо неё?

– Угу.

Денис опешил. Могло ли такое случиться в христианской церкви? Ну, допустим, охрип поп – и вдруг литургию доверили даже не дьякону, а девице, которую никто из прихожан раньше и в глаза не видел. Чушь какая-то!

– Ах, ты же у меня ворожея! – улыбнулся он жене. – Неужто всю деревню околдовала?

– Я не хотела. Они сами.

– Всё понятно, – грустно сказал Денис. – Быть тебе волховкой, когда Инжани не станет. Значит, ты решила навсегда здесь остаться, а не до лета. Чем же ты их всех приворожила? Неужели голосом?

– Брось! Я не гожусь. Оз-авы – это ёнц-авы. Мудрые женщины! Так их иначе зовут. Мудрые они… а я молодая. Совсем молодая. Мне… кемгафксува… ммм… десять и восемь…

– Тебе восемнадцать?

– Ага. Ну, какая же я ёнц-ава?!

– У тебя личико юное, а глаза мудрые. Смерть родных видела и гибель односельчан. В браке с Паксяем была несчастной. На семью ненавистного мужа упаривалась в поле. У Путилы прислуживала, унижалась. Столько всего пережила! Взрослая ты уже. А говоришь «какая я ёнц-ава»? Вдруг подойдёшь? Иначе с чего бы Инжаня вздумала тебя учить?

– Брось! – отмахнулась Варвара и пошла к столу, чтобы испечь пачат – толстые блины из пшённой муки…

Ближе к полудню в дом Офтая нагрянула нежданная гостья. Стройная и рослая, со смугловатым остроскулым лицом и локонами цвета морёного дуба, которые выбивались из-под мягкого красного чепца, украшенного речным жемчугом. Прорезь на её панаре скрепляла застёжка-сюльгам с бронзовыми утиными лапками. К поясу были привязаны со сверкающие, тонко звенящие бубенчики. В руке она держала кожаный мешок.

Инжаня обвела горенку колким взглядом, остановила его на Варваре и громко произнесла чистым низким голосом:

– Толганя! Вчера вся деревня слушала тебя, открыв рот. Даже боги отвлеклись от своих дел, когда услышали твоё пение. А сегодня ты, значит, скромненько печёшь пачат?

«Так быстро не выздоравливают. Она вчера притворялась больной, чтобы поручить мне Оз-мору, – поняла Варвара. – Но почему Инжаня так спешит?»