Зову живых. Повесть о Михаиле Петрашевском
Шрифт:
И взял его за руку и пожал ее.
Вышли они вместе.
Сани Черносвитова ждали у ворот.
— Вы где живете?
Узнав, что Спешневу в Кирочную, обрадовался:
— А мне в Захарьинскую, так нам одна дорога! Застоявшаяся лошадь рысцой затрусила в неверном сумеречном свете по пустым улицам. Не продолжая давешнего, заговорили все-таки про Сибирь, на этот раз Черносвитов сказал, что ссыльные все глупы, на той точке и остались, что были, а о фурьеризме и коммунизме не хотят даже слышать. Потом вдруг спросил:
— Какая, по-вашему, теперь самая необходимая
Спешнев прямо ответил:
— Крестьянская.
Черносвитов радостно закивал он, мол, тоже так думает.
На том распрощались.
А денька через три к Петрашевскому пришел Спешнева человек с запиской — приглашеньем немедля прийти.
Встретил его Спешнев в передней и сказал, что Черносвитов их ждет у себя для разговора. Оказалось, он приехал к Спешневу поутру, застал Тимковского, но пересидел его и принялся выхвалять Спешнева, как-де ему понравился, на что тот в свою очередь отвечал похвалой Черносвитову за его практичность и меткость взгляда. — Я увидел, он как будто поддался, — продолжал Спешнев уже по дороге, — и тогда уж и сам прикинулся, дескать, кое-что знаю. Он стал говорить, что нужна откровенность. А я ему напомнил его слова у тебя об осторожности, он согласился, но, говорит, надо же знать, с кем! Тут я и спросил, отчего же он сам ни слова не скажет? А он предложил послать за тобой — втроем, мол, как-то лучше беседуется.
Петрашевский слушал, хмурясь и не перебивая.
…Когда Спешнев за ним послал, Черносвитов сказал: «Да это невозможное дело, ведь и я бы знал что-нибудь». — «Так вы же и говорили про общество», — сказал Спешнев. «Это я так, по соображению… Ну да вы хоть намекните только где. Здесь или в Москве?»
— Я подумал сказать — здесь, — продолжал свой рассказ Спешнев, — так он моих знакомых почти всех видел. И сказал, что в Москве. Он удивился, говоря, что Москву тоже немного знает, а потом стал выспрашивать про план действий. Я ему: план зависит от случая, вот теперь на Волыни не очень смирно. И сам спрашиваю: а по-вашему, какой нужен план? Он было начал, что у него весь Урал под рукой, но вдруг замолк, у вас, говорит, тут как-то много народу, приезжайте-ка лучше ко мне… И уехал, не дожидаясь тебя.
— Разумеется, этот исправник знает крестьян, — проговорил Петрашевский.
Спешнев подхватил:
— Это тебе не разговоры с извозчиками.
— Но какова несуразица — обсуждать с ним все это?!
— У него там какой-то афронт — не с крестьянами, а с начальством. И он даже, ха-ха, переводит Фурье.
— Над извозчиками, впрочем, напрасно смеешься, не упускай случая — ни с извозчиком, ни с лодочником. Это же пришлые в город крестьяне! Меня, кстати, недавно свели с одним любопытным субъектом…
От кого-то услышал о странном приказчике в табачной лавочке на Петербургской стороне, который встречает покупателей цитатами из Шекспира, и, конечно, поехал к нему знакомиться.
— …Человек из народа! Любопытный! Желает стать драматическим актером, но из него мог бы превосходнейший получиться пропагатор… на республиканской площади!..
— У меня к тебе просьба, — после паузы сказал Спешнев. — Я
— Да на что это? — с сердцем спросил Петрашевский.
— Пойми, ради важности. А то он ничего не скажет.
— Ну, знаешь… одно дело дурачить любезного Зотова: да и то я потом краснел за свое ребячество…
— С каких это пор ты придаешь значение пересудам?!
— Нет, уволь, с исправником с этим не по душе мне такая игра!
— Ну как хочешь, — обиделся Спешнев. — Будь, что есть, только мне не мешай!
Так и пришли к Черносвитову, недовольные друг другом.
Усадив гостей на диван, сибиряк предложил им трубки, сел напротив:
— Ну теперь, господа, надо дело вести начистоту.
— Мой взгляд, господин Черносвитов, вы знаете, — сухо согласился с ним Петрашевский и круто поворотился к Спешневу. — Не угодно ли вам, Николай Александрович, сказать?
— Цель моя есть произвести бунт! — выпалил Спешнев.
Петрашевский не отступил:
— Какие вы видите способы к этому?
— Всего один вопрос представит в России повод к восстанию, а именно крепостной вопрос.
— Но где и как это будет?!
— Николай Александрович говорил о Волыни, — вмешался тут Черносвитов. — Однако там войска много… разве уйдут воевать за границу?.. А что вы, Михаил Васильевич, о Малороссии думаете?
— Там брожение умов было сильное, чему много способствовали сочинения Шевченки… Киевское общество пустило корни, несмотря на неуспех… впрочем, толком никто не знает их планов, в Петербурге только слухи ходили.
— Час или полтора тому назад, — сказал Спешнев, — наш хозяин говорил мне, что у него весь Урал под рукою…
— От этого не отрицаюсь, эту страну хорошо знаю, — подтвердил Черносвитов, — тут разом четыреста тысяч народу и оружие под рукою, только ждут первой вспышки, про то я вам вчерась говорил.
— Да помилуйте, если Урал весь подкопан, это будет через несколько месяцев — черни не удержать! — перебил Спешнев.
— Ну нет, — отвечал уверенно бывший исправник, — надо по крайней мере год, чтобы все подготовить, да можно еще лет пять-шесть продержать… оттого-то мне и нужно знать все про Петербург и Москву!.. Надобно, чтобы загорелось в Восточной Сибири, — с воодушевлением развивал он свой взгляд, — туда пошлют корпус, Урал восстанет, и тогда весь корпус остается в Сибири. А с Урала с четырьмястами тысяч заводских людей можно кинуться на низовые губернии и на Дон… На потушение этого потребуются все войска, а если к бунту присоединятся Петербург и Москва, так и все кончено!..
— Пугачевский путь! — обрубил Спешнев.
И поскольку неясно было, что в этом возгласе Спешнева — осуждение или одобрение, Петрашевский сказал:
— То, что говорил Черносвитов, относится до него…
— Если ему угодно говорить, я рад слушать, — перебил Спешнев. — Может быть, и вы имеете что сказать?!..
— Вы мне говорили про Москву, — напомнил Спешневу Черносвитов.
— Разумеется, можно строить химеры, — вместо него произнес Петрашевский. — Но надобно говорить серьезно.