Зову живых. Повесть о Михаиле Петрашевском

Кокин Лев Михайлович

Их благодарностей он не стал выслушивать. Властным жестом прервал, обратясь к Петрашевскому: «Хотите добрый совет? На ваши прошения уже второй год нет ответа. Не пересмотра надо просить, а со своей стороны хлопотать о возвращении прав!» «Помните, в повести Искандера, — возразил Петрашевский на это, — доктор Крупов рассказывает о сумасшедшем, который благодарил другого за возврат ему отнятой у него же порции? Согласиться с вами — не значит ли поставить себя в подобное положение?!»

Все же добрый совет не пропал впустую. Не прошло недели после этого разговора, а Петрашевский у Шестунова уже предлагал желающим почитать свое новое прошение на тридцати пяти листах — почти точную копию двух предыдущих…

Тогда, у Муравьева, своим примером

из Искандера он перепугал и Львова, и Спешнева, но они понапрасну робели. Муравьев, по чьему-то меткому замечанию, в «угаре либерализма» спустил ему эту выходку, как, впрочем, спускал и другие. Не могло же до него не дойти, как Петрашевский злорадствует за глаза: слышали, Муравьев какую глупость сморозил, слышали, Муравьев как опростоволосился… Да он и в глаза не стеснялся: вон, высмеял в «Губернских ведомостях» торжественный обед в честь генерал-губернатора, что закатило иркутское купечество!.. — а под сурдинку самим амурским предприятиям досталось. Разумеется, в Иркутске, как было в «Ведомостях» в свое время объявлено, гласности не опасались, а, напротив, вызывали ее, однако, кому приятны сарказмы? Его высокопревосходительство уже не мог скрывать неприязни к этому вечно растрепанному, неряшливому в одежде несносному говоруну. Принимать его все же не перестал. Кривился, но терпел.

Торжествам, казалось, не будет конца в ту осень. Сибиряковский дворец вечерами пылал. Главноначальствующий надо всеми пятью губерниями Восточной Сибири генерал-губернатор, генерал-лейтенант и кавалер Николай Муравьев высочайшим рескриптом был пожалован графским достоинством. «Просвещенным действиям вашим, — писал графу Муравьеву-Амурскому царь, — обязан этот край началом своего возрождения…» Далеко за полночь сверкал огнями Сибиряковский дворец, но немногим ранее гасли окна на другой стороне Большой улицы, в библиотеке купца Шестунова. Там по-прежнему сходились отвести душу недовольные молодые люди.

Насмешливая статья Петрашевского в «Ведомостях» не осталась без отклика. У Шестунова пустили по рукам карикатуру: купец с белой головой (смекай, высмеянный в статье глава Амурской торговой компании Белоголовый) говорит выдувающему мыльные пузыри начальнику: «И как это, ваше сиятельство, все это совершили!» А новоиспеченный граф отвечает: «В том-то и штука, чтоб уметь пузыри пускать!..» Хоть и не принято было доискиваться, кто подобным шалостям автор, на сей раз дружно заподозрили самого Михаила Васильевича. Он отнекивался, смеясь: что вы, мол, господа, я и рисовать-то вовсе не умею! Вдруг кто-то очень серьезно сказал: «Эх, пропечатать бы, господа, такую картинку в газете!..»

«Вот были бы деньги, можно бы в Иркутске и частную газету завести независимо от казенных „Ведомостей“», — откликнулся Петрашевский и вспомнил, как в молодости, в Петербурге, сам было вознамерился издавать журнал, да дело не сладилось… «За чем же стало?» — спросил его младший Белоголовый, купеческий сын. «За деньгами…». «А много ли на издание газеты надо?» — поинтересовался другой купеческий сын, Пиленков. «Я думаю, для начала пяти тысяч хватило бы». «Пять-то тысяч собрать можно, — уверенно сказал Попов, еще один купеческий сын. — Да дозволят ли издавать-то?» Но Петрашевский уже загорелся: «Мы станем возбуждать общественное мнение против произвола и насилия во всех его видах… Это будет орган критических, либеральных мнений! Надобно эксплуатировать либерализм Муравьева! Я поговорю с ним! Немедля!..» И, разумеется, не услышал того, как Николай Пестерев, державший фотографию на Большой улице, заметил вполголоса приятелю своему Шестунову: «Чудак этот Петрашевский! Помешался на легальном порядке… Политический чудак, ей-ей!»

Графу Муравьеву-Амурскому идея независимой газеты, как и ожидал того Петрашевский, пришлась по вкусу. Завести собственную свою оппозицию… ну, точно у английского короля! — что-то лестное было в этом для генеральского самолюбия. Он с охотою стал развивать эту тему,

даже предложил назвать газету «Амур», и тотчас обратился в Петербург за разрешением ее издавать — с тем, однако, чтобы цензура была возложена на генерал-губернатора Восточной Сибири…

У Шестунова строили радужные планы по поводу будущего «Амура»… но тем временем из Петербурга стали приходить журналы со статьями на амурские темы, такими, что показалось посетителям Шестунова, будто автор подслушал их мысли и только перенес на бумагу.

Разве не они меж собою шушукались об обмане начальством казаков, о несправедливостях его и бестолковости на Амуре?!. А одна из статей так и названа была: «Кого обманывают и кто окончательно остается обманутым?» Разве не говорили у Шестунова о безумном противоречии слов и дел? А в статьях писалось об изобретении хвалителями Амура небывалых пароходов и несуществующих путей сообщения и о различных изворотах казны и незавидной участи переселенцев, о болезнях и смертности — тогда как у Шестунова в герб новому краю предлагалось изображение снов царя Фараона и могил…

Читать эти статьи приходили к Шестунову с утра до ночи, ради них записывались в библиотеку. Не всегда и стульев хватало. Поскольку недоставало журналов, случались чтения вслух. Автор статей декабрист Завалишин не посещал Шестунова, хоть и был в Иркутске известен. Давно жил в Чите и приготовлял проекты освоения Амурского края задолго до появления Муравьева в Сибири, так что в свое время генерал-губернатор охотно пользовался его советами.

Первую статью Завалишина об Амуре, напечатанную в «Морском сборнике», Муравьев прислал Петрашевскому и Львову еще до того, как ее получил Шестунов.

Через несколько дней у Федора Львова был с главным начальником такой разговор:

Муравьев.Ну, что скажете о статье читинского вице-губернатора?

Львов.Какого, простите?

Муравьев.Завалишина… Всю Читу с толку сбил!

Львов.В ней, мне кажется, много правды, хотя группировка фактов, в самом деле, показывает желание находить только дурное и обвинить вас. По-моему, Николай Николаевич, ответить можно только одним образом: высказав совершенную правду. Указать на препятствия, которые вам делали в Петербурге, на недостаток средств, на положение вообще… на свои ошибки и показать, какие меры приняты для их исправления…

Муравьев.Оно так и сделано. Уж пишется вся история об Амуре.

Львов.Надеюсь, однако, Николай Николаевич, что вы не станете и никому не позволите преследовать Завалишина за это.

Муравьев.За кого вы меня принимаете, Федор Николаевич!

Когда Петрашевский пересказал этот разговор Шестунову, тот озлился: кто нынче не говорит либеральных фраз, да многие ли применяют их к делу!

Что в библиотеке купца Шестунова вместо молчаливого чтения говорят о начальстве и вообще рассуждают,не могло не дойти до иркутских верхов. И до его сиятельства самого. Спешнев рассказывал, что библиотеку там иначе не именуют, как якобинским клубом. Сам Николай Александрович к Шестунову не заходил, был загружен работою сверх всякой меры. Помимо редакционных забот надвигались еще и другие. Муравьев-Амурский готовился к очередной экспедиции, дополнив на сей раз маршрут Япониею для дипломатических переговоров. Он пригласил с собою Спешнева в качестве правителя походной своей канцелярии. Николай Александрович отказываться не стал, с новым жаром принялся за труды по Востоку — по географии, по этнографии, по истории. Но к Шестунову и за этими книгами не пошел. Зато не раз помянул добрым словом Александра Пантелеймоновича Баласогло. Составленную им когда-то для Муравьева записку не только проконспектировал — заучил почти наизусть.